– Если будет, – добавил Максим. – Мы уйдём через задний двор. Оттуда в галереи. Дальше – по крышам.

– Они пойдут за вами по отражениям, – сказала Юй‑линь. – Избегайте луж и витрин. Сегодня стеклу верить нельзя.

– А огню? – спросила Марина.

– Ему – можно, – ответила Юй‑линь и положила ей на ладонь маленький глиняный шарик. – Разомни, когда станет совсем тесно.

Шарик был тёплым, неожиданно тяжёлым. На его поверхности – неглубокие царапины в виде восьми лучей.

Они вышли чёрным ходом. Галерея тянулась над узкой улочкой, доски стонали под ногами тощим деревом, фонари висели рядами, красные как дольки граната. Ниже, в тени, скользили силуэты. Они не шли, они переставляли пространство, как ширмы: был тёмный проём – и вот уже тёмный проём исчез, а вместо него – чужая спина.

– Не гляди вниз, – предупредил Максим. – Они ловят взгляд.

– Они не люди? – Марина прислушалась к себе и с удивлением поняла, что боится не их, а того, что близко: того, как холодно умеет быть спокойным.

– Людьми их были, – сказал он. – Теперь – привычкой.

Они добежали до места, где галерея впивалась в боковую стену чайного дома. Вывеска висела набок: иероглиф «чай» был вырезан грубо, но любя. В окне, отражая их движение, мелькнуло лицо. Марина вздрогнула: в стекле встала она же – но с чужой прядью седины у виска, с линией рта, опалённой огнём, которого ещё не было. Лицо исчезло, как только она моргнула.

– Видела? – спросил Максим.

– Себя. Но не себя.

– В Зеркальном городе каждый шаг оставляет эскиз будущего, – коротко пояснил он. – Не спорь с зеркалами. Благодари и иди.

Шелест по верёвкам – как мыши по соломе – и сверху снова упала тень. В этот раз – двое. Максим ушёл в сторону, клинок поймал чужое лезвие, отдача отозвалась в перилах тонким плачем. Второй метнулся к Марине, цепь свистнула и зацепила край её пальто. Она рванулась, ткань отдала и осталась в железном зубе. Кулон бахнул о грудь и на миг вспыхнул глазу, как кошачий зрачок. Шао Гуй отшатнулся, будто его окатили кипятком.

– Вниз, – бросил Максим. – По лестнице – и на крышу.

Лестница пахла рыбьим клеем и старой пылью. Сверху – другой воздух: плоские крыши, тонкие гребни черепицы, между ними – метёлки трав, занесённые ветром. Город лежал под ними, как карта, только река на этой карте была живой – изредка на её поверхности поднимались волны, будто кто‑то огромный переворачивался на спину.

– Хэй Лун, – сказал Максим бесстрастно, словно констатировал: «ночь». – Он видит.

– Нас? – Марина не знала, кого спрашивает.

– Всех, кто идёт, – сказал он. – Но смотрит не на лица, а на намерения. Дальше – мост. Между крышами – прыжки на три, пять, семь шагов.

– Почему нечётные? – спросила она, и удивилась, что голос ровный.

– Чтобы не совпасть с их ритмом.

Они побежали. Воздух пах грозой, которой не было на небе. Слева вспыхнула вывеска, на миг высветив три иероглифа: «долгий ветер дом». На следующем прыжке из‑под ноги вышел сноп искр – старый гвоздь, подброшенный чьей‑то ладонью. Максим ухмыльнулся хмуро:

– Заметили.

– Как удержаться от страха? – вырвалось у Марины.

– Не удерживай, – сказал он. – Дай ему форму. Назови его. Названия – поводки для зверей.

Она попыталась. «Страх – как река, что течёт без берегов, заливая всё вокруг». Слова вышли кривыми, но глиняный шарик в кармане потяжелел – словно признал усилие.

На следующем доме, прямо у края крыши, сидел старик, в руках у него была гучжэн – длинный струнный инструмент. Он перебирал струны тонкими пальцами, и звук получался не музыку, а железной дорожкой, по которой могли бежать слова. «Уходите», – пела первая струна. «Идите быстрее», – добавляла вторая. Третья тихо предупреждала: «Сзади». Максим, не сбиваясь с шага, бросил старику короткий поклон. Старик не улыбнулся; он выпустил между пальцами одну длинную ноту – словно пустил стрелу. За спиной что‑то хлёстко треснуло – Марина не стала оглядываться.

Галереи снова: узкий коридор воздуха, перила пахнут дождём, которого всё нет. Витрины внизу играют их отражениями: в одной Марина увидела себя без кулона, в другой – Максима без тени. В третьей – пустое место, и стало страшно, как от внезапной тишины.

– Не смотри, – сказал он мягче, чем раньше. – Зеркала кормят тех, кто идёт за нами.

– Шао Гуй?

– Не только. Есть ещё те, кто не показывает зубов.

Слева – заброшенный чайный дом, двери забиты, но изнутри тянет теплом, как из печи. Максим остановился на полудыхе, положил ладонь на косяк. Дерево ответило сухим потрескиванием – как старый голос. Он наклонился, приложил ухо, как к груди ребёнка. Отошёл.

– Здесь, когда‑то кормили тех, кто уходил в реку, – сказал он. – Ничего. Пусть спит.

– Максим, – тихо позвала Марина. – Лиза… ты говорил, что ключ может вести и в мой мир. Почему тогда мы идём за Лизой?

– Потому что твоя дочь уже перешла дальше, – произнёс он, и слова были не холодными, а сухими. – Лиза – умная. Умные идут быстро. Лизе идти трудно. Если мы снимем с неё груз, следующая дверь распахнётся спокойнее. Так безопаснее и для Лизы.

– Ты видел её? – голос сорвался тоньше, чем хотела.

– Я слышал, как по воде проходит её шаг, – сказал он. – Он лёгкий, но упрямый.

Внизу шевельнулись тени. Их стало больше. Они не подбегали, они обволакивали помещение, как дым. Кулон под пальцами Марины забился, как сердце, которому хотели задавить грудь. Она сжала резной камень сильнее и вдруг поняла: рисунок чешуи меняется, как бы отвечая на её дыхание. Если вдох длиннее – чешуя ложится вправо, если выдох – влево. Можно ли так вести? Можно ли так спрятать свет?

– Ещё немного, – сказал Максим. – Мост близко. Но у моста любят спрашивать.

– Кто? – Марина почувствовала, как внутри набирается волна – не страха, нет – чего‑то другого, тугого, движущегося.

– Те, кто прочитали правила, – послышалось почти с улыбкой. – Они добрые, пока у них есть бумага.

Мост возник внезапно, как если бы его кто‑то нарисовал в воздухе одной чёткой ломаной линией. Он не был точной копией дневного – вместо привычных узоров на балюстрадах проступали волны, в каждой волне – крошечная голова рыбы, а на опорах – гравировки с изображением облаков, чья спираль вела взгляд к воде. Под мостом – река, чьи клубки не распутать, чьи шорохи не разложить по звукам.

У входа на мост стояли трое. Не в масках – в простых тёмных куртках, лица обычные, как у кассиров в электричках. Только глаза у всех троих были одинаковые –