— Зачем?

— Откуда я знаю. Вдруг да захочется? — и бабушка лукаво улыбнулась.

Ульяна, прислушавшись к себе, убедилась, что пока столь странных желаний у неё не возникло. Реки? Пусть себе текут, как положено. Леса растут. Луга буяют и в принципе… в общем, чтоб как оно и раньше было.

— А если бы я не сдержалась? — уточнила Ульяна.

— Тогда было бы плохо.

— Я бы стала тёмной ведьмой?

— Боишься этого?

— Не знаю. Звучит страшно. Но я начинаю думать, что… может, это, конечно, глупость… хотя что тут умность. Я просто не знаю ничего о ведьмах. О том, какие они должны быть. И если так, то… если матушка тёмная, но вы с этим ничего не делаете, то… то это же не просто так, верно?

— Верно.

— И всё сложно?

— Именно.

— Вот именно, что хотелось бы знать больше. А ты не рассказываешь.

— Так ты и не спрашиваешь, — бабушка погладила нитки. — Бегаете всё где-то, носитесь, что оглашенные. Но так-то да, тёмные ведьмы тоже миру нужны.

— Они злые? Как матушка?

— Матушка твоя злая не потому, что тёмная ведьма. Скорее уж просто характер такой.

— Какие они бывают, ведьмы?

— Уль, — в окне появился Данила. — Там у нас чемпионат по шахматам! А потом военный совет. Ты идёшь?

— На шахматы — нет, а на совет постараюсь. Вы там только не подеритесь.

— Да ну, какая драка. Так, лёгкие дружеские разногласия. Кстати, Антонина Васильевна, ваш козёл жульничает!

— Так ведь козёл, — пожала плечами бабушка. — Какой честности ты от него хочешь?

— Ну да… действительно. Что-то я не подумал. Ладно… вы тут… всё в порядке?

— Просто разговариваем.

— Чаёк вот поставим. Самоваром. За чайком и советоваться будет проще.

— Это точно.

И Данила исчез.

— Хороший мальчик, — сказала бабушка. — И демон этот… как не демон.

— Он Эльке нравится. Кажется. Я не уверена. Но они друг другу подходят. Хотя… не знаю. Сами пусть решают.

— Именно. И хорошо, что ты это понимаешь.

— Как не понять-то?

— Обыкновенно. Чаще как раз и не понимают. И ладно, когда просто люди, хотя и они способны дел наворотить всяких, но вот если ведьма, то такое непонимание дорого стать может. Причём не со зла даже. Чаще это вот непонимание наоборот, идёт от желания причинить добро. Вот, скажем, приходит юноша и говорит, что любит девицу некую больше жизни. Что всё-то для неё сделать готов, хоть звездочку с неба снять, хоть луну из колодца вычерпать. И плачется, бьёт челом, что без девицы оной жизнь ему не мила. А ведьма глядит, что и девице он вроде как не противен, что поглядывает она на него с интересом, да без особое страсти. Вот и решает, что отчего б и не помочь влюблённым?

— Привораживает?

— Есть разные способы, но да… приворотами тоже можно. И вот уж у них любовь да согласие, брак, детки пошли. Но только ладу в семье нет, потому что, получивши свою ненаглядную, юноша вдруг понимает, что не того хотел. Что она его влекла, когда была далека да недоступна. А вот своя, под боком, и надоела уже. И вовсе у него новая любовь случилась, которая тоже такая, что прям сил нет устоять…

— Вот… сволочь!

— Именно. А девица и не понимает, что не так. И остаётся одна, с разбитым сердцем… и хорошо, когда одна, а то случалось, что и с детьми. И всякое случалось. Так что старые ведьмы в дела человеческие стараются не лезть, потому как, что ни сделай, всё одно виноватою останешься.

Бабушка поднялась и, оглядевшись, велела:

— Самовар несите.

И по ногам словно сквозняком потянуло, правда, тёплым. Краем глаза Ульяна уловила движение, но такое смазанное, которое будто и было, а может, совсем его даже и не было.

А на столе появился самовар.

Вот только что не было, а тут раз и возник.

— Учись, девонька. Домовые в твоём доме живут.

— Да, но…

Как сказать, что Ульяна понимает, что они живут, только это всё равно в голове не укладывается. Наверное, слишком много всякого-разного в последнее время случилось, и вот оно до сих пор всё в голове и не укладывается.

— Прикажи показаться.

— Покажитесь, — послушно сказала Ульяна.

И ничего не произошло.

— Не чуешь ты за собой силы пока, — бабушка покачала головой.

— А как надо?

— Покажитесь, — произнесла она вроде бы и спокойно, но так, что Ульяна и дышать перестала. А над полом заклубился туман, складываясь в нечто… человекоподобное?

Точка, точка, огуречик…

Как будто детские рисунки ожили. Такие вот, нелепые, угловатые и напрочь схематичные. Только и понятно, что у этих, сплетенных из тумана и теней существ, есть руки, ноги и головы. И что одно из них — женского роду, потому что в стороны торчали две косицы.

— Идите, — разрешила бабушка. — Им тягостно в мире людей быть.

— Они… недовольны, — Ульяна вдруг поняла, что теперь, увидев домовых, ощущает их присутствие, которое вроде бы и нигде конкретно, но и везде.

— А то. Не любят переселяться. И дом этот давно от хозяйской руки отвык. Да и ты… домовые — создания полезные до крайности. Но и опасные.

— Чем?

— А вот тем, что, если другого хозяина в доме нет, то они сами себя таковыми считать начинают. И тогда уж не служат, а пытаются заставить других служить. И дом становится злым.

— Это как?

Самовар сам собою наполнялся водой. Странно было смотреть, как плывёт кувшин по воздуху. И как на столе появляются тарелки и миски. Вот в одну, закружившись вихрем, легли сушки. А другая наполнилась пряниками. Запахло сладко, вареньем.

— А так, что силы он тянет. Людям в нём находится муторно. Сны дурные мучают, предчувствия. А то и начинают люди меж собой лаяться, по любому поводу. Мужики пить принимаются, потому как над пьяными у нежити сил нет. А во хмелю, на дурную голову, творят всякое-разное. И дом скрипит, меняясь. И домовые тоже… из иных мавка вылупиться способна. Они это знают. И боятся.

— Как-то… необычно.

— А то. Потому и надобно, чтоб ты себя хозяйкой тут почувствовала. Сама. И тут я тебе не помогу.

— Как и с источником?

— Как и с ним.

— Мама… она знала про источник?

— Знала, конечно. Искать, думаю, ходила.

— Не нашла?

— Так это ж не ручей, который в камнях прячется. Он, как вот домовые, сам не здесь. И покажет себя не всякому.

— Только доброму?

— Чтоб всё так просто было, девонька.