— Не мой он, Петя, не мой… а делать? Тут всё просто. Думаешь, в медицине сильно иначе, чем в армии? Нет. Что скажут, то и будем делать.

— И чего?

— Пока велено подождать. Сон, отдых. Глядишь и прояснится сознание…

Над Наумом Егоровичем склонились. Он порадовался, что замедлил дыхание и сердцебиение, а то неудобненько бы вышло.

— А нет?

— На нет, как говорится… сам понимаешь. Не попадёт в исследовательскую группу, пойдёт в подопытную. Производство у нас тут безотходное.

Сердце ёкнуло.

А в голове почему-то засела мысль, что бабу Маню, которая супруге приходилась троюродною тёткой, никак нельзя звать. И ест много, и характер поганый, вследствие которого, что бы ты ни сделал, всё одно виноватым останешься. Вот её бы в подопытные.

Её даже не жаль.

Почти.

Глава 2

В которой встаёт вопрос отцов и детей, а также ответственности отдельно взятой ведьмы перед миром и человечеством

Моя челюсть грохнулась о землю, после чего мир вспыхнул миллиардами красок, вращающихся вокруг глаз, а потом наступила тьма.

Записки будущего стоматолога.

— А я тебе говорю, он пешку убрал! — Лёшкин голос доносился с улицы. — Вот тут вот была пешка! Клянусь, что была!

— Бе-е-е!

— Лёш, ну он же козёл. Как бы он её взял незаметно⁈ И куда бы потом дел⁈

Спор длился уже минут десять, и ни Фёдор Степанович, ни Алексей не собирались уступать друг другу. Так что партия в шахматы, начавшаяся как исключительно дружеская, рисковала затянуться.

Ульяна вздохнула и подпёрла щёку ладонью.

Как-то оно…

— Сидишь? — поинтересовалась бабушка, которая тоже устроилась на кухне. Вот откуда она взяла кресло-качалку и ещё корзинку со спицами? И спицы теперь мелькали, вытягивая сразу три разноцветных нити. И главное, как-то ведь получалось, что ложились те ровно, узорами.

— Сижу, — согласилась Ульяна, отворачиваясь от окна. — Ба, а почему ты не вмешаешься?

— Во что?

— Не знаю. В это вот всё… мы же собираемся ночью вон идти… туда, в общем… в «Синюю птицу». Человека выкрадывать будем. А ещё у Данилы проблемы…

— У всех проблемы.

— И у Лёшки… и его мать, она и вправду…

— Откуда ж мне знать-то?

— Действительно. Но остальное вот? У меня кредиты. Пусть пока больше никто не появлялся, но ведь придут же?

— Обязательно.

— А… ты бы могла кредиты погасить?

— Могла.

— Но не погасишь?

— А ты хочешь? — спицы остановились.

— Не знаю. Наверное. Но… если эти погасить, всплывут другие, так?

— Скорее всего, — Антонина Васильевна кивнула, подтверждая собственные Ульяны догадки.

— И тогда получается, что гасить их смысла никакого нет. Этак можно любое состояние отдать, а всё равно с долгами остаться.

— Не скажи. Она ведь новой крови не получила? А старая не так и долго хранится. Так что, сколько бы твоя матушка ни взяла, повторить этот фокус у неё не выйдет. И да, детонька, я могу дать денег. У рода они есть. И у жениха твоего тоже.

— Василия?

— Василия. Попроси. Он не откажет.

Это Ульяна и сама знала, но просить категорически не хотелось. Если она попросит, то… то получится, что будет должна Василию. И уже не деньги, но что-то большее.

Как в сказке.

Отдай мне то, о чём не знаешь. И сейчас Василий ничего не требует, но он ведь всё равно демон. Как знать, когда вспомнит об этом и долгах?

— Нет, — Ульяна покачала головой. — А… как-то иначе можно?

— Можно.

— Как?

Бабушка усмехнулась.

— Сами думайте.

— Но…

— Улечка, — она поймала выскочивший было клубок и вернула в корзинку. — Детонька, я, конечно, могу всё решить. Взять и… да, не так просто, но могу. Или вот дочек позвать. Иную родню. Они придут. Но захочешь ли ты такой помощи?

— Не знаю.

Другую? Это сестёр Ляли, которые по её утверждениям куда более прекрасны? Или вот оборотней? Упырей? Ещё ведьм? Стоило представить такое, и Ульяна затрясла головой.

Нет уж.

Пока… пока всё не так и плохо. То есть плохо, но не настолько, чтобы прямо взывать о спасении.

— Род тем и хорош, что, если ты слаб, тебе помогут, поддержат и защитят. Но с другой стороны, став частью рода, ты должна будешь думать не только о себе.

— Не знаю. Я как-то никогда не была частью чего-то.

Бабушка кивнула и спицы вновь пришли в движение.

— Видите! Видите! Он опять пешку сожрал! Просто взял и проглотил! — долетело в открытое окно. — Это нечестно! Это… козлятство какое-то! Полное!

— Есть ещё кое-что, — бабушка поглядела в окно и улыбнулась. — А Фёдор Степанович нынче в ударе.

Скорее уж Лёшка удар схватит от возмущения.

— Что? Ба, ты сказала, что есть ещё кое-что.

— Дети, выходя из-под родительского крыла, учатся сами справляться с жизнью.

— Я уж давно вышла, но так и не научилась.

— Не вышла. Ты до сих пор в её тени. Как и они все.

— Они?

— Игорёк с детства болеет. И его матушка просто с ума сходит от страха, а заодно уж спешит возвести вокруг него стены. Она вон задумала построить особую стерильную комнату, в которой Игорёк будет жить, получая по трубкам необходимое питание.

Ульяна представила и вздрогнула. С одной стороны, конечно, причины есть, но с другой — это же хуже тюрьмы получается.

— Его, как появилась болезнь, отделили от прочих, заперев в родном доме, а теперь вот и вовсе от мира отрежут. Ляля младшенькая. Родилась последышем и тоже слабою. Вот все вокруг её и вились, что матушка, что сестрицы. Из любви, конечно, да только, когда в той любви все вокруг твердят, что ты слаб…

— Поневоле поверишь, — завершила фразу Ульяна.

— Именно.

— А Никита? Он же…

— Он был мелким, но крепким. И дух у него есть. Для них сила духа важна… хотя и били его, конечно, не раз и не два. А потом вот оборот. И получилось, что получилось.

— Неплохо ведь получилось. Он… смелый.

— Да. И характер никуда не делся, как и сила духа. Но всей родне вдруг стало страшно, что его обидят. И вот уже ему без опеки братьев из дому выглянуть не можно. И родители вздыхают, и переговариваются шёпотом, обсуждают, как бы его отослать к деду, на дальний хутор.

— Зачем?

— Затем, чтоб никто-то ему, маленькому, зла не сделал. И чтоб друзья не смеялись. Чтоб…

— Это как-то… как будто они его стыдятся.

— Не стыдятся. Но он так и решил, когда услышал.

Ульяна тоже решила бы так, если б узнала, что родители хотят её отослать куда-нибудь.