Отдалившись от окна, он вдруг снова обернулся. Роман ничего не смог рассмотреть, к тому же мешало слабое, но все-таки видимое отражение комнаты и его собственное. В темноте сада никого не было и не могло быть. Теперь никого. Он отогнал мысль, что за ним внимательно наблюдают извне, и, проглотив остатки джина, погасил свет.

* * *

Теодора Холл сидела в кресле и пристально рассматривала пестрый кардиган своей клиентки. Весь в малиновых, бирюзовых и ржавых пятнах, он наводил ее на мысли о коре многолетней, подпорченной сыростью и временем секвойи. Это было красиво, но как-то диссонировало с образом Сюзанны Даль, сидевшей напротив и в который раз тщетно пытавшейся понять причину несовершенства ее отношений с партнером. Из всех пациентов, которые были у нее за время практики в качестве психолога, Теодора сложнее всего переносила сеансы с Сюзанной. И дело было даже не в жуткой манере вести рассказ и подолгу глядеть в пустоту, а в ее точке зрения. Единственном, в чем Сюзанна была непреклонна. Ее убеждения Теодора разделить не могла. Она хотела понять, силилась сделать это из раза в раз, но не могла. Потому что это было именно то убеждение, которое нагоняло на Теодору страх и стыд.

– Ну а что было потом? Вы сказали, вас что-то вывело из равновесия? Можете ли вы сказать, что это было? – Теодора сдержала вздох и попыталась сосредоточиться на внутреннем мире фрекен[1] Даль, представлявшем для нее нечто сродни торнадо, в котором она силилась рассмотреть подхваченный домик, но никак не могла понять, он это или очередная груда мусора.

– Знаете, чувство такое… как будто выпала из космического корабля, и трос оторвался, а тебя мотыляет в космосе, среди звезд, то еле-еле, то вверх тормашками выворачивает. Вроде красиво вокруг, так, что дух захватывает, но при этом тошнит от такого вращения, – начала Сюзанна, глядя на колени, и несколько кудрявых светлых прядей упали ей на лоб и щеки. Теодора ждала. – Днем случайно узнала, что Т. уволили, так что, скорее всего, он теперь будет заходить совсем редко, и то не ко мне. Спросила себя: какая разница? А сама расстроилась. И сначала даже не поняла, а потом раз – и настроения уже нет. Началось вращение вниз головой.

Теодора молчала. Слова Сюзанне были не нужны, она находилась уже далеко за пределами их слышимости.

– Попыталась понять, что же именно меня расстроило. Ведь он не нравится мне. Нет… не нравится. Но что-то влечет, не внешность и уж точно не привычки или манера общения. Что же? То, что он опытнее меня? Свободнее? То, что относится ко мне с прохладой, но при этом оказывает внимание? Как будто подсекает рыбку. Полагаю, мне льстило его внимание. Все те взгляды, цветы, пусть их было всего два букета, и один из них – в честь дня рождения… Что ж, вероятно, я тщеславна. И теперь, когда я могу лишиться даже этих ничтожных хлебных крошек, я испугалась, расстроилась, обозлилась…

– Что же именно вас разозлило? Вы это выяснили?

– Да, – неожиданно резко произнесла Сюзанна, вскинув голову. – Думаю, да.

Теодора слегка изогнула бровь, показывая, что ждет ответа, но не торопит.

– Меня разозлило то, что на самом деле Т. ушел потому, что у Чика умерла мать, и теперь тот боится, что не сможет платить за дом, потому что содержала его старуха. Этот Чик… О, ведь он просто отвратителен и даже не понял того жеста, который сделал для него Т.!

– Почему же вы считаете, что Т. поступил неправильно? Ведь вы к этому ведете?

– Да не веду, а говорю прямо! Т. не стоило этого делать, это просто глупость!

– Но ведь Чик нуждался в повышении больше, не находите?

– Будь он хоть на половину так же талантлив и трудолюбив, как Т., что ж, возможно. Вероятно, это можно было принять за добрый жест. Но в случае Чика это просто несусветная глупость! Он этого не заслуживал, а теперь лишь убедится в том, что все должны ему, бесталанному наглецу!

– Не слишком ли вы резки по отношению к тому, кто потерпел утрату, фрекен Даль?

– О, я еще недостаточно резка. Нет в этом ничего хорошего, фрекен Холл. Это просто глупость!

– Понимаю, что уход Т. расстроил вас и…

– Вот, значит, что вы обо мне думаете? – вскинулась Сюзанна, выпрямившись в кресле. – Ревнивая дурочка, злобная маленькая эгоистка. Ну да, эгоистка! Я этого никогда не отрицала. Но злобная ли? Такие неразумные, откровенно глупые жертвы никогда не ведут к добру.

– По-вашему, будет лучше, если все начнут заботиться лишь о себе, эгоистично забывая о нуждах соседа?

– Именно так я и думаю! Не стоит забывать о ценностях. У каждого достойного человека они есть, и он не позволит себе похоронить их. Поощряя беспомощность, глупость, наглость и лень, добра в этом мире больше не станет. Вы не обязаны заботиться обо мне, точно так же, как и я о вас. Но вы просто должны думать о себе. Общество вбило в головы мысли о самопожертвовании, о святой добродетели, только где оно оказывается с такой моралью каждый раз? Я скажу вам: на краю нищеты и голода, у ног бестолкового, наглого, объедающего их правительства. И со слезами, с голодными детьми на руках хлопают глазами и продолжают слушать речи о самопожертвовании, только уже стоя на коленях!

В легких Сюзанны закончился воздух. Она упала на спинку кресла и отвернулась, словно смертельно устала от непонимания. Теодора же в ступоре смотрела на упрямое лицо в обрамлении светлых кудряшек. Ее как будто отчитали, точно это она была в кресле пациента. Отчитали за то, чем она руководствовалась всю жизнь, слепо доверяя родителям, обществу, Богу. Но… им ли она доверяла? И стоило ли это делать так рьяно? Ведь теперь она не может произнести ни слова в свое оправдание. Когда оцепенение ослабло, Теодора почувствовала нарастающую ярость, чего ей, как профессионалу, чувствовать точно не полагалось.

– Как понять, что вы не на своем месте, Теодора?

Голос Сюзанны звучал глухо, примирительно.

– Мы поговорим об этом на следующем сеансе. А до тех пор я предлагаю вам сформулировать свой вариант ответа.

– Вряд ли следующий сеанс