– Наверняка какие-то из них написал ты, – цежу я в бессильном, детском желании его задеть.

Валентин кивает.

– Откуда ты все знаешь? – Я повышаю голос. – Ты не можешь этого знать!

– Это было одно из важных для тебя дел. Ты носилась по городу, просила помощи с расследованием у разных существ, но детективы из амуров и панов так себе. Слухи докатились и до меня.

Я и раньше подозревала что-то подобное, но теперь подозрения крепнут с невероятной скоростью. Другого объяснения быть не может.

– Ты… следил за мной? Еще до вечеринки?

Валентин бросает на меня короткий взгляд и идет дальше, но я так просто не отстану.

– Ты слишком много знаешь обо мне и о моих делах, – настаиваю я. – Рассказывай. Я требую.

– О, требуешь… ну ладно. – Валентин останавливается снова, прислонившись бедрами к парапету. Судя по выражению лица, он не рад, что мы затеяли этот разговор. – Ты действительно не помнишь нашу первую встречу?

– Помню, конечно. Это было неделю назад.

– Нет-нет, другую.

Он смотрит на меня так пристально, что от его взгляда по спине ползет холодок, разом и неприятный, и волнующий. В глазах Валентина сейчас светится что-то очень живое, настоящее. Как будто он ни за что не хочет выдать мне нечто важное и одновременно жаждет сделать это.

– Не понимаю, о чем ты, – произношу я очень тихо, чтобы не спугнуть момент.

– Восемнадцатый год.

Я хмурюсь. То время я не очень-то люблю вспоминать.

– Особняк, где ты застряла во время пожара.

Ох… я резко выдыхаю. Лицо, покрытое пятнами сажи. Повсюду угли и запах паленой ткани. Так вот почему глаза Валентина на вечеринке показались мне знакомыми. Это был он.

* * *

С того случая прошло больше сотни лет. Точный год я не помнила – и не вспомнила бы, если бы Валентин его не назвал. Когда в Петрограде началась революция, большинство амуров приняли ее с полным равнодушием и продолжали невозмутимо делать свою работу, только теперь вместо курсисток и аристократов сводили матросов и пламенных девиц, влюбленных в идеи равенства и братства. Амуры и прочие существа на своем веку стали свидетелями стольких войн, что подобные людские перемены уже не способны их взволновать. Но, будучи одной из самых младших, я приняла новости близко к сердцу. Мне было жаль старой жизни, которая росла вместе со мной со дня основания города, а теперь гибла на моих глазах. Поэтому иногда я вмешивалась в те события, в которые вмешиваться не стоило.

Незадолго до революции я соединила одну пару, вот только по новым человеческим правилам они стали вне закона. Оба были известными в городе людьми, пытались остановить революцию, а теперь новое правительство искало их, чтобы убить. Я решила предупредить их, хоть амурам и запрещено вмешиваться в жизнь соединенных нами пар. Потом я уже не делала ничего подобного, но в тот момент… не смогла удержаться. Они относились к категории редких людей, которые мне нравились, и я не хотела, чтобы они погибли.

Но я ничего не успела. В тот день, когда я наконец-то решилась пойти к ним, их дом подожгли. Перст неотвратимого рока, в который трудно не верить, если долго живешь. Когда я добежала до нужного дома, он уже полыхал, а двери поджигатели забаррикадировали снаружи. Я разбила окно и полезла внутрь, поскольку прекрасно понимала, что даже если обгорю, я ведь не человек, убить меня огонь не сумеет. Будет больно, но раны постепенно заживут.

Я успела помочь женщине выбраться, но ее муж находился на другом этаже. Когда я за ним вернулась, горящая балка отрезала мне путь к отступлению. Я начала задыхаться от дыма, и в тот момент впервые узнала, каково это – умирать. Уверенность в собственном бессмертии таяла, пока я пыталась вдохнуть едкий дым, разъедающий глаза и легкие.

В себя я пришла от того, что меня трясли за плечи. Я открыла слезящиеся глаза и сквозь колыхающийся от жара воздух увидела нависающее надо мной лицо, покрытое пятнами сажи. Темные глаза смотрели на меня с тревогой, я слышала голос, но не могла разобрать слов.

Потом я снова потеряла сознание, а второй раз очнулась уже лежа на пороге Коммуналки. Я не помнила, как добралась туда. Пострадавшее от огня тело мучительно болело, и казалось, что я никогда больше не смогу вдохнуть полной грудью. А потом меня нашел Сатир Паныч. Он и его тогдашняя подруга-нимфа выходили меня, и все зажило без следа. Жизнь после революции постепенно вошла в колею. Мы продолжили свою работу, и тот случай навсегда отбил у меня желание делать хоть немного больше, чем требуется.

Мужчина, которого я тогда полезла спасать, погиб. О женщине я больше никогда не слышала и не имею понятия, что стало с ней дальше. Ее арестовали? Она спаслась? Уехала куда-нибудь? Нашла ли новую любовь? А может, ее судьбой было погибнуть вместе с любимым, а я помешала? В общем, это была одна из тех историй, которые застревают в памяти, как заноза.

Для древних сотня лет – ничто, но для меня все-таки треть жизни, так что воспоминания со временем стерлись, подернулись пеленой. Я становилась свидетельницей и других пожаров, до и после того случая, а его старалась и вовсе не вспоминать, поскольку сильно пострадала и долго, мучительно выздоравливала.

И вот теперь…

* * *

– Значит, это был ты.

Я удивленно смотрю на Валентина. Да, вот теперь становится понятно, что в тот день посреди пожара я видела именно его лицо, перепачканное в саже.

– Это ты меня спас в тот день? – Какое-то безумие, не могу в это поверить. – Отнес к Коммуналке?

А я все не могла взять в толк, как сумела туда добраться.

Валентин коротко кивает. Мы так и стоим посреди набережной, и он по-прежнему не смотрит на меня.

– Проезжал мимо и почувствовал, что в здании кто-то из наших. Это не похоже на амуров – лезть в человеческие разборки.

– И не похоже на тебя – приходить кому-то на помощь.

Валентин наконец-то поворачивается ко мне.

– Такое было настроение. Я забрался в здание и нашел тебя. Не знал, кто ты, но в Коммуналке всех принимают. Отвез тебя туда. Если бы я оставил тебя в пожаре, ты могла обгореть до такой степени, что все-таки рассыпалась бы в пепел, и восстановить тебя оказалось бы невозможно.

Я пристально всматриваюсь в глаза Валентина в