— Ну, Халти, я в начале своего пути тоже был далеко не агнцем, — заметил Антти и стал подливать сливки в кофе.

— И то верно, не поспоришь! — отозвался домовой. — Но без своей хватки ты бы и не сделал этот постоялый двор. Уж и не знаю, как ты на покое жить будешь — замаешься поди от скуки! Ладно, оставлю вас, у нечисти тут свои скромные дела.

— Спасибо, друг, — от души сказал Антти. Когда Халти вышел, он подал Илье чашку и произнес:

— Вот это вкус моего детства и юности, Элиас, — я рос на молочной ферме, мой отец и дед разводили коров и мне вроде была уготована такая же судьба. Нас в семье было трое, но дар от матери-ведьмы почему-то достался мне, а не сестрам. К тому времени, как я это за собой заметил, мать оставила нас, подалась в бега, — не хотела, чтобы дети из-за нее росли изгоями. Поначалу мне нравилось на ферме: я понимал язык природы, любил животных, но потом мои особенности стали слишком заметны. Детали мы уж пропустим, но в конце концов родной дом пришлось покинуть, а отец на прощание сказал, что сына у него больше нет. Деньги у меня имелись, и первое время в большом городе я откровенно прожигал жизнь, покорял красоток и наживался на азартных играх, благо с моим даром это было несложно. Но потом меня раскусили, и хоть на дворе уже не средневековье царило и костров не жгли, получил я крепко. Меня просто били, одного целой ордой дюжих мужиков в крепких башмаках — до сих пор помню их на своих ребрах. Я мог бы навести такой морок, что они бы замертво свалились от болевого шока, не успев сообразить, что там у них внутри порвалось, но не стал. Не из страха перед законом и моралью, через которые я давно переступил, и не из жалости — людей я всегда любил меньше, чем животных. Скорее всего мне показалось, что если я сейчас это сделаю, то темный мир совсем меня засосет, а вконец терять человеческий облик не хотелось. Я не люблю отдавать ничего, что считаю своим. Поэтому я просто лежал, ждал, пока они сами выбьются из сил, и просил хозяев междумирья дать мне терпения. Наконец те все-таки ушли, решив, что я уже не встану, но один вернулся. Наклонился надо мной и тихо спросил: «Что, парень, ты вправду колдовать умеешь или все это брехня?»

Антти немного помолчал, отпил кофе и промолвил:

— Он оказался из непростых людей, тех, кого сейчас называют аферистами, но довольно большого полета. Предложил на себя работать, и так пронеслось несколько безумных лет — там бывало всякое, чем я сейчас не горжусь, но и посыпать голову пеплом никогда не собирался. По крайней мере крови на моих руках не было. Но знаешь, Элиас, безумие, даже самое острое и пряное, со временем приедается, и рано или поздно хочется притормозить. Так что я порвал с прошлым, хотя это стоило усилий, и решил обзавестись семьей. Женился на девушке из инкери, ее родня переселилась в Суоми еще в сороковые, и первое время мы жили неплохо — занимались торговлей, подумывали о детях, и прошлое даже стало казаться мне какой-то жуткой грезой. А после того, как жена перенесла несколько тяжелых выкидышей, у нас как-то все стало разрушаться. Она опустила руки, отстранилась, да и я почувствовал, что устал надеяться и утешать. В это время моя натура напомнила снова о себе, и брак окончательно рухнул. Вскоре после развода она написала мне, что уезжает сюда, на родину предков: мол, все эти годы так и не чувствовала себя дома. Ты, наверное, слышал о таком от своих родственников?

— Конечно, хотя лично меня это и не затронуло, — ответил Илья. — Впрочем, я никогда не любил называть себя инкери, считал, что я просто финн, но дом у меня здесь и другого не надо.

— А я после череды событий тоже оказался здесь, вдали от собственного дома, — об этом уж потом расскажу, — но бывшую жену больше никогда не видел. И даже не хотел искать другую, хоть и понимал, что останусь без преемника. С другой стороны, мои дети почему-то не захотели приходить в этот мир, и наверное, не зря. Не каждый вынесет такой груз, как у нас, Элиас, тут-то ты меня поймешь…

Илья кивнул, и старик продолжал:

— И понемногу я пророс здесь, понял, чем могу и хочу заниматься. Эти духи, которых ты здесь встречаешь, родились еще на переломе тех веков, когда на вашей земле стояли избы, финны просыпались с криком петуха, сбивали масло, ловили рыбу и катали горожан на праздниках. А их деды и прадеды и вовсе еще застали разборки между вожанами и новгородцами. Нам с тобой и не вообразить, сколько хранит память нечисти! Только люди забыли об Иной стороне, живут одним моментом и им нет никакого дела до равновесия в природе и времени. Какой домашний очаг, если жилье и семью сейчас принято менять как перчатки? Какие леса, когда их постоянно вырубают под уродливые многоэтажки? Какие воды, если их превратили в место для слива промышленной грязи? Средний мир практически стерся, так что его духам оставалось лишь кануть в Туонелу или погостить в этом мире. Так они вместе с проводниками и решили, хоть он и не стал для них истинным домом.

— Но ведь неизбежно вырастет новое поколение духов, которое никогда не знало питерских финнов, — заметил Илья. — Значит, они уже будут другими?

— Нет, у них же одна энергетика, в которой всегда будет жить и народная память, и кровь. Смена внешней оболочки тут ничего не значит. Мы помогаем им держаться и не выдавать себя, а они платят уважением, преданностью и трудолюбием. Но все-таки природа у них дикая, так и остались своевольными ребятами, — тут Антти усмехнулся, — и когда хотят, то бродят невидимками и играют в свои игры.

— Вот я и хотел в том числе спросить об этом, — осторожно сказал Илья и поведал про то, что вчера увидел в гостевом корпусе, не называя только имени домового. Старый колдун покачал головой и промолвил:

— Что же, Элиас, ты знаешь, что основной пищей для духов является вера людей и их энергия, но веры больше не осталось, а есть-то нужно. Проще всего это делать, когда человек беспамятен и наиболее уязвим, а плотский жар — самая питательная еда. Конечно, они получают это и когда кормят