Когда в глазах немного проясняется, я осознаю, что Валентин подо мной тяжело дышит, касаясь дыханием моего виска. Его руки расслабленно лежат на моих бедрах. Ослепительное удовольствие тает. В теле разлита блаженная истома, расслабленная усталость, но вскоре исчезают и они. Сразу захватывает ощущение, как мне жарко, а еще неловко находиться голой так близко к тому, кто…

Поерзав, я с трудом перекидываю через Валентина затекшую ногу и сажусь на диван. Он поворачивает ко мне голову, не отрывая ее от спинки.

– Было неплохо, – произносит он.

«Не надейся, будто это что-то изменило», – слышу я. Валентин определенно получил удовольствие, но это ничего не значит. Я и так могла это предположить, но почему-то становится до слез обидно. Прикрываю глаза, чтобы и в самом деле не заплакать. Такого он от меня не дождется. Он хотел, чтобы я плакала и умоляла о спасении, чтобы потешила его эго. Такой радости я ему не доставлю.

– Как тебе? – продолжает Валентин, как будто всерьез ждал ответа и раздражен тем, что я молчу. – Зря воздерживалась триста лет, да?

Я тихо выдыхаю. Смотрю ему в глаза. Как же мне нравятся моменты, когда он говорит больше, чем планировал.

– Откуда ты знаешь, сколько мне лет? – спрашиваю я, сама удивляясь тому, как тяжело дышу. – Ты же днем утверждал, что понятия не имеешь, как меня зовут.

Сердце по-прежнему колотится быстро-быстро, и его стук отдается во всем теле. Валентин молчит, но по выражению лица понятно, что он действительно прокололся, выдал то, о чем даже упоминать не собирался.

– Ты провел все время после моего ухода, собирая обо мне сведения? – фыркаю я, покачивая коленом. Вообще-то сидеть так очень неловко, но я не желаю этого показывать. – Личное дело составлял?

Чтобы не отвечать, Валентин встает и направляется к бархатной портьере в углу. Видимо, за ней дверь в ванную. Я провожаю его взглядом. Других шрамов на его теле нет, лишь тот, на лодыжке.

Валентин скрывается за портьерой, и я успеваю прилечь на нагретый нашими телами диван, но тут он появляется снова.

– Если хочешь вымыться, можешь пойти со мной.

Можешь пойти! В его тоне звучит снисходительность. Я запрокидываю голову, чтобы смотреть на него.

– Вместе мыться – это уж слишком, предпочитаю одна. После тебя схожу, оставь мне чистое полотенце.

– Ты удивительно нахальная для девственницы.

– А ты удивительно скучный для коварного соблазнителя.

Валентин поднимает брови и снова скрывается за портьерой, в который раз не придумав, что мне ответить. Я улыбаюсь. На душе немного светлеет. Ладно, не ждала же я, в самом деле, что он безумно влюбится в меня! Буду продолжать работу, придумаю что-нибудь получше. Двенадцать дней – это немало.

Смотрю на висящие на стене часы. Час ночи. Значит, осталось даже меньше двенадцати дней. Я натягиваю на себя плед, который валяется на подлокотнике дивана, чтобы не дрожать.

* * *

Валентин возвращается удивительно быстро, одетый в знакомый черный халат. Я направляюсь в ванную прямо в пледе и лишь бросаю на него взгляд, когда наши пути пересекаются. Под душем Валентин определенно привел мысли в порядок и теперь снова выглядит равнодушным и собранным. Четко очерченная челюсть кажется еще острее, как будто он сжимает зубы, чтобы не сказать мне ничего оскорбительного. Ну, уже неплохо.

Я долго стою под горячим душем, потом заворачиваюсь в чистое полотенце, которое Валентин оставил мне аккуратно свернутым. Когда я выхожу, он уже собрал с пола нашу одежду. Свою надел на себя, даже воротник застегнул до конца. Мою же оставил сложенной на диване. Босоножки аккуратно поставил рядом на полу.

Мне отчаянно хочется надеть что-нибудь другое, теплое, чистое и уютное, залезть под одеяло и заснуть. Как же неохота сейчас натягивать это смехотворно голое платье и босоножки на шпильках! Вот теперь я понимаю то, что мне говорили: настроение до акта любви и настроение после него – две большие разницы.

Я даже испытываю соблазн спросить у Валентина, не предоставит ли он мне лишнюю пижаму и гостевую спальню, но передумываю. Он так старательно делает вид, будто снова увлечен работой за компьютером! Стучит по клавишам, как будто не замечает, что я вернулась из ванной.

Гордость не дает мне о чем-то его просить. Я сбрасываю полотенце – он даже не смотрит! – натягиваю трусы и платье, засовываю ноги в босоножки.

– Документы для налоговой заполняешь? – интересуюсь я, когда молчание становится совсем тягостным.

– Пишу роман, – неожиданно признается он.

Я прямо дара речи лишаюсь.

– Это же шутка, да? – Не желаю поверить ему, а потом выглядеть дурой. – На писателя ты точно не похож.

– У тебя такой богатый опыт общения с писателями? – Валентин поднимает на меня недружелюбный взгляд. – Такой же, как опыт в сексе, или хоть немного больше?

Ох, какая жалкая попытка меня задеть! Если я и смущена, то лишь самую малость.

– Больше, – сообщаю я. – Однажды я стреляла в писателя, он безумно влюбился в актрису и нашел себе музу на всю жизнь.

– Как интересно, – с постным лицом комментирует Валентин. – Хотя нет, подожди. Совершенно не интересно.

– Ты правда пишешь роман?

– Правда, – поколебавшись, кивает он. То ли ему хочется похвастаться, то ли он, как и я, тянет время. – Не все писатели – горбуны в толстых очках и растянутом свитере.

– И о чем пишешь?

– О любви, конечно.

Сдержать смешок у меня не получается.

– Ты? Ты же разочарованный в ней бездушный циник и насмехаешься над всеми, кто в нее верит.

– Об этом и пишу.

Валентин отводит от меня взгляд и снова утыкается в экран.

– И как, читают?

– Конечно. Я популярен в любые эпохи. Даю людям то, что им нравится. Так хотя бы не скучно проводить вечность.

– И ты меняешь псевдонимы, чтобы смертные не догадались, что все это пишет один и тот же человек. Или, точнее, вообще не человек.

Валентин коротко кивает.

– Лучше бы ты свои комплексы в литературе прорабатывал, а не убивал ни в чем не повинных девушек, – искренне говорю я.

– Как хорошо, что я могу совмещать и то, и другое. Такой вот я циник.

Мы умолкаем. Сказать больше нечего. Я разворачиваюсь и иду к двери, по пути забрав из кресла лук и колчан со стрелами. Мне нужно отдохнуть и подумать, что делать дальше.

– И все-таки ответь на вопрос, – вдруг подает голос Валентин, когда я уже переступаю порог комнаты.

Я разворачиваюсь к нему. Почему-то сразу понимаю, какой вопрос он имеет в виду.

– Эту возню, конечно, переоценивают, – заявляю,