их встреча в Гданьске и поездка домой – лучшее, что с ним в жизни случилось, это примерно как знакомство с Наирой, только не про любовь, а про мистику, хотя мистика – тоже любовь; что мечтает однажды показать свои фотографии, мне очень надо чтобы ты их увидел, запомнил, просто знал, что такое есть, это важно, – думает Отто, – потому что мои лучшие фотографии – это свидетельства чуда, я придворный художник здешних чудес; что больше всего на свете он хотел бы стать ведьмой, понятно, что Леху не до того, он здесь сейчас не за этим, не ищет учеников, но вдруг, – надеется Отто, – у меня большие способности, иначе как вообще объяснить это всё, что со мной происходит, короче, если есть учебник для начинающих, принеси мне, я сам научусь. И так далее. У Отто сейчас очень много мыслей, эмоций, желаний, идей, которые он и по-немецки не сформулирует, потому что забыл не только русские и литовские, а все слова на свете вообще. Но Отто собирается с духом и произносит звенящим от волнения голосом:

– Лех, ты – капец.

Борджиа (он же Йонас Каралис, известный в городе ювелир) говорит:

– Представляешь, я вспомнил, как сильно тебя стеснялся. Ты был такой взрослый, друг Аньова, великий художник. А я – совсем молодой мальчишка, начинающий скульптор. Мечтал, что ты однажды с компанией зайдёшь ко мне в мастерскую, увидишь мои работы, и мы станем дружить.

– Ничего, теперь наверстаем, – обещает Миша (и Мирка). – Жизнь длинная. Попробую как-нибудь для начала в «Исландию» тебя привести.

Борджиа (и Каралис) кивает, пытается улыбнуться и вдруг закрывает лицо руками. И так долго-долго сидит. Наконец произносит, мучительно запинаясь, как будто каждое слово надо придумать заново, вылепить языком, обточить зубами, а уже потом говорить:

– Там, нигде, моя Маруся осталась. Уснула. Я не смог её разбудить. А потом не мог даже помнить. То-то я в этой новой жизни толком никого не любил. Как ты думаешь, она однажды проснётся? Мы ещё встретимся? Есть такой шанс?

– Есть! – уверенно отвечает Миша (Анн Хари). А что ещё тут можно сказать.

Самуил (Шала Хан) шепчет Тиму:

– Когда я выбирал для работы ТХ-19, вроде знал, чего следует ждать от этого направления. Много хороших книг и так себе уровень бытия. Ладно, не страшно, есть цивилизации и похуже, зато здесь можно быстро сделать карьеру, мало где умеют так интересно писать. К чему меня точно жизнь не готовила, так это к тому, что в ТХ-19 я стану свидетелем стольких чудес.

– Твоя правда, – улыбается Тим (Ловец книг Та Ола). – Сам в шоке. А ведь это только начало. Чем больше дров, тем дальше в лес!

Томас говорит:

– Я там был. Один раз. Представляешь, только приехал в Вильнюс, вышел утром из дома, ничего такого специально не делал и вдруг к Мите в кофейню попал. Ненадолго, но мне хватило, чтобы вспомнить себя и нас. А потом, тем же вечером, встретил Мирку и пришёл с ним сюда. Конечно, остался жить в Вильнюсе, куда я теперь отсюда поеду, не совсем же дурак. Но туда, где Митя с кофейней, я больше не попадал. Мирка говорит, когда-нибудь всё получится, надо набраться терпения, подождать. И вдруг появляешься ты! Я сразу подумал: ты же ведьма и, наверное, знаешь какой-нибудь ритуал. Научи! Если часто нельзя, я, честно, не буду. Только с Митькой кофе попью. Мне очень его не хватает. С детства был самый близкий друг.

Лех разводит руками:

– Нет таких ритуалов. Не настолько наша наука продвинулась. Согласно законам бытийности, которые я учил, физическое существование несбывшейся вероятности вообще невозможно. Тем не менее ты там был. И многие были. И уносили оттуда вещи. Материальные объекты, которые в обычной сбывшейся вероятности благополучно продолжают существовать. Мирка вон стибрил целую кошку. А я там сейчас постоянно живу. Это вообще интересно. И даёт нам надежду. Есть пространство, значит, будут и ритуалы, куда они денутся. Просто их придётся изобретать самому. Как только что-то начнёт получаться, обязательно тебя научу.

Арунас (старик Три Шакала) спрашивает Наиру (просто потому, что устал молча думать, а она сейчас рядом сидит):

– Я же правильно понимаю, что даже при такой двойной биографии мои дочка с сыном никуда не деваются, всё равно остаются моими детьми?

Наира кивает:

– Та же история. У меня мама с папой живут в Ереване. И Отто, такой прекрасный – отсюда весь, целиком. Мне Лех когда-то сказал, что все, кого любишь, считаются. И в общем закрыл вопрос.

Степан рассказывает (а Симон сидит рядом и смотрит куда-то в пространство, он в шоке и вообще интроверт):

– У нас на работе один чувак утверждает на полном серьёзе, что мы однажды попали в какую-то неправильную реальность. В смысле, не только наш офис, весь мир. С тех пор всё пошло косо-криво. Не так, как должно было быть. Он это вроде не просто от скуки выдумал, а математически рассчитал. Лично я ничего в его расчётах не понял; впрочем, не особо вникал. По-моему, к таким странным выводам может прийти только конченый псих. Но он оказался прав, получается. Вопреки всякой логике! И как теперь быть?

Юрате смеётся:

– Рассчитал он! Математически! Интересная штука жизнь. Я считаю, этому гению за научное достижение полагается приз. Дорогой! – кричит она Леху. – Это не очень страшно, если я твой подарок незнакомому дядьке отдам?

– Я отомщу! Притащу тебе целый ящик, – грозится Лех.

– Отлично, – заключает Юрате. – Тогда всё в порядке.

И вручает Степану бутылку розе.

Наира сидит на столе, потому что такова её воля. Болтает ногами и что-то тихонько напевает под нос. У неё больше нет вопросов, ей просто нравится, что весь мир вот настолько пошёл вразнос.

* * *

• Что мы знаем о Вильнюсе?

Что на улицах города иногда появляется крупный мужчина в тёмной неброской одежде, всегда по сезону, длинные светлые волосы связаны в хвост; было бы можно назвать его неприметным, если бы не выдающийся рост. Хочешь не хочешь, а даже в потёмках издалека заметишь эту сажень; впрочем, он далеко не один такой в городе, у нас тут много высоких людей.

И ещё одна странность – в любую погоду, даже ночью, он ходит в солнцезащитных очках. Носит их с тех пор, как, случайно отразившись в витрине, заметил, насколько ярко сияют его глаза. Не метафорически, как говорят, описывая радость и вдохновение, а именно светятся, как два небольших фонаря. Он решил не пугать прохожих; кстати, может