Я не знаю, что отвечать.

– Лео, это я, мисс Колетт. Твоя учительница. Ты остался у меня, помнишь?

– Мам? – снова зовет он. – Мам!

Я наконец сдаюсь.

– Что такое, Лео?

– Где Макс?

– Я ищу его, мой милый. Ищу.

Нахожу сумку, расстегиваю и принимаюсь лихорадочно рыться в ее содержимом.

– Мне не найти его, мам. Поможешь мне найти его?

От этой фразы мороз пробегает у меня по коже. Я останавливаюсь и задумываюсь об истории, которую мне рассказала Кэтрин. Жарким летним днем Лео и Макс играют в прятки. Я выбрасываю эту мысль из головы и продолжаю поиски.

Мои пальцы перебирают вещи: джинсы, мягкую фланелевую рубашку, пару маленьких носков, сложенных вместе. Я добираюсь до дна сумки, но продолжаю искать, моля всех богов и духов, существующих в этой вселенной: дайте мне неожиданно нащупать пальцами комковатый мех жирафа, мы ведь ищем жирафа. Мы ищем Макса, игрушечного жирафа Лео, а не Макса, его умершего младшего брата. Не может быть, чтобы маленького мальчика так безжалостно мучили кошмары, заставляя его ночь за ночью заново переживать чудовищную давнюю игру в прятки.

– Мам?

Я не могу найти Макса. Его здесь нет. Я вытряхиваю сумку на пол и снова начинаю перебирать вещи, одну за другой. Позади меня слышится голос Лео, глухой и безжизненный.

– Где Макс, мам? Помоги мне его найти!

– Я пытаюсь, Лео. Я стараюсь.

– Я не могу его найти, – плача от отчаяния, говорит он.

Я хватаю кипу одежды и от безысходности бросаю ее. Ботинок с глухим стуком ударяется о деревянную панель задней стенки шкафа.

Макса здесь нет. Ни брата, ни жирафа. Я ничего не могу исправить. Как никогда не могла ничего исправить. Внезапно меня захлестывает лавиной безумной неистовой ненависти: бесчисленные, мелкие накопившиеся обиды и злость на жестокость мира, мое бессилие перед нею вырываются вдруг на свободу, собираются в один громадный вал и обрушиваются на меня, быстро и сокрушительно. Я ненавижу все это. Я уничтожила бы все камни, все деревья, все восходы и закаты солнца, если бы только могла. Лучше вообще ничего, чем вся эта боль.

Я зарываюсь лицом в кучу одежды, орошая ее слезами ярости. Затем в тишине раздается звук, высокий, внезапный и пугающий, как вой урагана. Секунду мне кажется, что это пожарная сигнализация, но это Лео. Он кричит.

– Я… не могу… найти… Ма-а-а-а-акса!

Крик переходит в глубокий кашель, мучительный и болезненный, и вдруг мне приходит в голову, что я веду себя, как и все остальные взрослые в жизни Лео: плачу в шкафу, поглощенная своими личными заботами, в то время как Лео в одиночестве борется со своей болью и болезнью.

Я иду к нему. Он сполз с кровати и сидит, согнувшись, рядом с ней, все еще не открывая глаз, то кашляя, то плача, уткнувшись носом в край матраца. Я сажусь рядом с ним, беру его на колени и обнимаю. Он сопротивляется, но я не отпускаю его. Я не могу перестать плакать и больше не пытаюсь этого сделать. Почему мы всегда пытаемся сдерживать слезы?

Лео снова кашляет, чуть ли не задыхаясь, его легкие напрягаются. Его глаза закатываются, тело складывается пополам, застыв без движения.

– Лео, дыши! Дыши, Лео!

Слюна стекает изо рта в сложенные чашечкой руки, которые он прижимает в панике ко рту.

– Дыши, Лео!

Я шарю по крышке комода в поисках ингалятора, нахожу его, подношу к его рту и дважды медленно нажимаю. Я вижу, что его грудь наполняется воздухом, как воздушный шарик. На секунду его руки и ноги безжизненно повисают на мне, но затем он снова начинает тихонько плакать.

– Лео, – спрашиваю я, – хочешь, съездим к тебе домой и заберем жирафа?

Я не знаю, слышит ли он меня. Не знаю, поможет ли это, но я в отчаянии. Я не могу вернуть ему его брата, но, если мы съездим к нему домой за мягкой игрушкой и он успокоится, я с радостью потрачу на это пятнадцать минут. Его ресницы дрожат, и он кивает.

– Да? Хочешь забрать жирафа из дома?

Он кивает.

– Да, – тихо шепчет он в ответ.

Автомобиль движется сквозь темноту проселочных дорог вслед за белым огоньком его единственной фары. Между деревьями сверкают золотые пуговицы звериных глаз. Лео сидит рядом со мной, укутанный в лоскутное одеяло, и дышит, хрипло отхаркивая при каждом выдохе мокроту. Иногда он кашляет, и этот кашель не стихает, пока у его маленького тельца не заканчиваются силы, и оно просто больше не может кашлять от полного изнеможения. Я снова трогаю его лоб, хотя и так знаю, что он обжигающе горяч.

Влада нет, никто не бросается к нам с грозным лаем, когда мы подъезжаем к дому Лео. Пес молча глядит на нас с объявления о пропавшей собаке, которое прилеплено скотчем к уличному фонарю и развевается на ветру.

У дома на подъездной дорожке стоит машина Кэтрин – бежевый «сааб», его швы блестят в лунном свете, как проточная вода. Я поражена, как ударом под дых, при виде ее. Почему здесь машина Кэтрин? Почему она не у реабилитационного центра в нескольких часах езды отсюда? Она здесь, и мое удивление говорит только о том, какая я дура. Я снова попалась на ее удочку.

Кто-то дошел до крыльца Хардмэнов с лопатой для снега, но снег так и не убрал. Снег лежит на дорожке толстым слоем, испещренный грязными следами. Нигде нет ни вывески об открытом показе, ни таблички о том, что дом продается. Конечно же, нет.

Лео, не шевелясь, лежит на пассажирском сиденье. Он хрипит, но дышит ровно. Я думаю, что он спит, но на всякий случай шепчу: «Сейчас я вернусь с Максом».

Я не глушу двигатель, чтобы в машине было тепло, и осторожно подхожу к дому. Я достаю из кармана свой дубликат ключей Хардмэнов, но понимаю, что он мне не нужен. Входная дверь не заперта. Проскользнув внутрь, я обнаруживаю там такой же беспорядок, как и снаружи. Скинутые туфли сложились у входа неряшливой пирамидой. На нижней ступеньке лестницы брошена куча одежды, на следующей – книга. Декоративная подушка лежит на полу в гостиной рядом с диваном, стол под вазой с мутной водой и поникшими цветами усеян засохшими лепестками роз. Агенту по продаже недвижимости, если бы таковой существовал, пришлось бы изрядно попотеть, занимаясь уборкой перед показом, если бы он был действительно назначен на завтра.

Мой взгляд привлекает небольшой сложенный пополам листок белой бумаги на изящном столике прямо у