Беру фонарь со стола на кухне и лопату у стены за входной дверью. Я миную лужайку и вхожу в гущу деревьев, надо мною светит луна, ее лицо глядит вниз с нежным сочувствием, как будто она пришла в театр и наблюдает как зритель, за вновь и вновь разворачивающимися в крошечном мире маленькими комедиями и трагедиями. Ты знаешь, чем все это закончится, Луна? Ты видела это раньше? Не оттого ли на твоем бледном, словно от света киноэкрана, лице застыло выражение смирения?

Я отчетливо чувствую притяжение. Меня откровенно влечет к яме. Я ловлю себя на том, что подскакиваю, несусь как лист, подгоняемый ветром, и говорю себе, что мне нужно спешить – нельзя оставлять Лео одного слишком долго, – но дело не в этом. Я не могу ждать, вот и все. Мне срочно нужно увидеть ее, воссоединиться с нею, спуститься и глубоко вдавить пальцы в мягкие, холодные крупинки земли, почувствовать их щекой. Что происходит со мной? Сомнения одолевают меня недолго, потому что тело берет верх и движется быстро и уверенно, мой разум только цепляется за него, как беспомощный пассажир.

Выдыхая на холоде облачка белого пара, я подбегаю к краю своей ямы. Лопата выскальзывает из моих рук, я принимаюсь опять откидывать ветви, и тут мой взгляд останавливается на чем-то, чего я раньше не замечала. Сверху на куче земли, выброшенной из ямы, стоит, отражая призрачный лунный свет, маленькая прямоугольная серая плита, которой раньше было не видно из-за толстого слоя снега.

Мое сердце подскакивает в груди – это надгробие моего отца. Оно было здесь все это время. Оно было здесь тогда, когда мы с Маккормик стояли в полутора метрах от него и разговаривали о взломе кладбища. Знала ли она, что украли? Заметила ли она камень? Я падаю на землю рядом с ним, беру его в руки и прижимаю к себе, смеясь и рыдая, как сумасшедшая.

Как поразительно прикасаться к нему, после стольких лет, – тальковый камень такой необычный на ощупь, гладкий, как воск, его не спутать ни с одним другим камнем. Я провожу пальцами по буквам, которые мой отец вырезал своей умелой, но слабеющей рукой, затем по неровным буквам, которые вырезала своей, и ничего не могу поделать – только плакать, снова ощущая себя той маленькой девочкой, оказавшейся в полном одиночестве среди лесов.

Полный круг – как это возможно? Как? Вано возвращается во сне как призрак, он давным-давно умер, но все еще, как всегда, прав: прав в том, что говорил о своей двери, своем даре, своем заботливом духе, играющем роль повивальной бабки, и моя упрямая рассудочная логика вновь смиряется перед его нелогичной мудростью. Я в полном смятении, как греческий герой, оказавшийся маленькой, дрожащей от страха игрушкой разбушевавшихся грандиозных сил, непостижимых для его ума, – загадок сфинксов, капризов богов, неумолимого жребия судьбы, – не способна понять ничего, кроме того, что мои мольбы были услышаны и мне вручили подарок.

Я кладу камень на землю и начинаю копать, время от времени поглядывая на него снизу вверх, опасаясь, что столь неожиданный дар могут столь же быстро и необъяснимо отобрать.

Не знаю, сколько проходит времени, – яма становится глубже где-то на метр, уже выше моего роста, и мне придется приложить усилия, чтобы выбраться из нее, – когда я поднимаю лопату, бросаю землю через плечо и внезапно осознаю, что все закончено. Я больше не смогу сделать ни единого взмаха лопатой, даже если захочу.

Бросаю лопату рядом с ямой, а сама замираю внутри, прислушиваясь к указаниям своего тела. Я не могу умереть сегодня – у меня дома спит Лео, – но я почувствую, что будет дальше, буду знать, что делать, когда придет время. Однако мое тело странно молчит. Я сажусь на землю, сквозь брюки чувствуя ее холод. Потом ложусь, вытянувшись во весь рост, пытаясь заставить себя отреагировать.

Что происходило со мной, когда я лежала в такой же могиле в прошлый раз? Какие химические или молекулярные процессы? Наверное, гусеница в коконе ощущает нечто подобное. Что произойдет, когда будет запущен обратный процесс? Это вопросы без ответов. Такие, как я, не изучены наукой.

Я лежу в яме, гляжу на луну, вдыхаю в легкие холодный воздух и представляю, как давит на меня тяжесть земли, как растворяется моя плоть. Я снова пытаюсь услышать, что говорит моя интуиция, но она молчит. Инстинкт ничего не говорит. Я вдруг понимаю, что ничего не чувствую. Как ребенок, который пытается сосать палец спустя годы после того, как угрозами и подкупом его отучили от этой привычки, доставлявшей ему наслаждение: волшебное чувство пропало.

Я встаю. С трудом вылезаю из ямы. Наверное, хорошо, что тело не дало мне никаких указаний. Сейчас не время умирать, но я не уверена, что смогла бы устоять перед его призывом. Время придет. А пока нужно потерпеть. Беру лопату и иду к дому.

В качестве дополнительной меры предосторожности я иду в прихожую, где перед лестницей стоит рождественская елка. В мерцании гирлянды фонариков, висящей на дереве, я сдергиваю связку колокольчиков, украшающих его ветви. На всякий случай повешу их на дверную ручку своей спальни. Если пойду куда-нибудь во сне, надеюсь, их звон разбудит меня.

Наверху, проходя мимо двери Лео, я слышу его кашель, резкий и скрипучий, как будто его легкие сделаны из ржавого металла. Я останавливаюсь в коридоре и прислушиваюсь, но кашель стихает, и я наконец иду в свою комнату. Там я вешаю колокольчики на дверную ручку, затем открываю и закрываю дверь для проверки. Несмотря на то что им предстоит исполнить мрачную роль, колокольчики празднично позвякивают.

Я забираюсь в постель и лежу несколько минут, глядя на дверь, на колокольчики, гадая, осмелюсь ли теперь заснуть. Ручка и колокольчики увеличиваются в размерах, пока не занимают все поле моего зрения. Тишина настолько глубока, что издает звук, похожий на шипение змей. Я чувствую, как моя голова клонится вперед и отдергивается назад.

Один раз.

Второй.

Потом раздается тихий стук в дверь. Дрожат колокольчики. Дверная ручка неумело прокручивается, щелкает защелка, и дверь открывается. За нею зияет темнота коридора. Маленькая темноволосая головка наконец выглядывает из-за угла, миндалевидные глаза щурятся на свету. Изможденная девичья фигурка ступает в комнату.

– Халла? – недоверчиво шепчу я.

Мои глаза затуманиваются от слез, нарастающая боль наполняет меня, становится невыносимой, угрожая разорвать меня на части.

– О Халла.

Девочка закрывает за собой дверь, легко пробегает по