Его левая рука коснулась границ отверстия; любопытство пальцев было стремительным и нежным. Правая взяла зонд, и вместе они ввели его в ранку. В случае с трупами на такой стадии разложения зонды редко приносили пользу; раневой канал проще было бы исследовать с помощью вскрытия. Но доктором овладело необъяснимое чувство безотлагательности. Он медленно, изо всех сил стараясь не оставить в размягчившихся тканях собственных артефактных следов, вводил зонд. Тот без каких-либо препятствий уходил все глубже в тело и, изогнувшись, устремлялся сквозь диафрагму к сердцу. Собственное сердце доктора билось все быстрее. Он видел, как его руки вознамерились зафиксировать наблюдение, видел, как они остановились, видел, как они вернулись к обследованию тела, так и не коснувшись ручки с бумагой.

Внешний осмотр не обнаружил больше никаких аномалий. Доктор прилежно записал все прочие свои наблюдения, поражаясь собственному смятению. Закончив, он понял, чем оно вызвано. Причиной была не обнаруженная им рана, которая могла бы подкрепить позицию Уоддлтона. Ведь через несколько секунд после того, как доктор ее заметил, он понял, что проигнорирует все, что покажется ему возможным следом осколка. Принесенный Джо Алленом вред закончится здесь, на этой последней бойне, и не станет причиной бедности семей погибших. Доктор Уинтерс принял решение: в случае с Джексоном и остальными семью трупами в официальном заключении будет написано, что внешнее обследование не выявило никакой необходимости во вскрытии.

Нет, у тревоги, владевшей доктором, когда он заканчивал внешний осмотр Джексона – когда писал заключение и ставил под ним подпись, – была иная причина. Проблема крылась в том, что он не верил, будто рана на груди Джексона – это след осколка. Он не верил в это и не понимал почему. А еще не понимал, почему снова боится. Доктор запечатал заключение. С осмотром Джексона было официально покончено. После чего Уинтерс взял секционный нож и вернулся к телу.

Сперва сделать длинный зазубренный разрез, расстегивающий смертную оболочку. Затем – отогнуть два больших квадратных лоскута кожи, оттянуть их к подмышкам, оголяя грудную клетку: одна рука сжимает край лоскута, другая ныряет под него с ножом, рассекая стеклянистые ткани, соединяющие его с грудной клеткой, отделяя мышцы от скрывающихся под ними костей и хрящей. Потом – взломать обнажившийся сейф. Реберные кусачки – инструмент честный и прямолинейный, словно орудие садовника. Стальной клюв перекусывал хрящевые крепления, присоединяющие ребра к грудине. Перейдя к верхней ее части, доктор, орудуя ножом, как рычагом, подцепил ключицы и выдернул их из суставов. Когда же сейф лишился всех своих запоров и петель, он подсунул под его крышку нож и поднял ее.

Через несколько минут доктор выпрямился и отошел от тела. Он двигался почти как пьяный, на лице отчетливее проступили следы возраста. Охваченный омерзением, он сорвал с рук перчатки. Подошел к письменному столу, сел и налил себе еще бренди. На лице его проглядывал страх, но одновременно с этим губы и желваки сурово напряглись. Он заговорил, обращаясь к стакану:

– Что ж, так тому и быть, ваше превосходительство. Вы подкинули своему скромному служителю что-то новенькое. Проверяете мою силу духа?

Сердечная сумка Джексона, тонкая оболочка, окружавшая его сердце, должна была быть почти целиком скрыта между большими, насыщенными кровью буханками легких. Но оказалась полностью открытой взгляду доктора; легкие по бокам от нее превратились в морщинистые комки размером в треть от естественного. Не только они, но и левая половина сердца, и верхние медиастинальные вены – все то, чему полагалось переполниться кровью, – были полностью осушены.

Доктор проглотил бренди и снова достал фотографии. Он обнаружил, что Джексон умер, лежа на животе поверх тела другого шахтера, а между ними была зажата верхняя часть тела третьего. Ни на двух соседних трупах, ни на окружавшей их земле не было ни одного пятна крови, которой из Джексона вытекло, должно быть, около двух литров.

Возможно, их не было видно на фотографиях из-за какой-то причуды освещения. Доктор обратился к полицейскому отчету, в котором Крейвен обязательно упомянул бы о большом количестве пропитанной кровью земли, обнаруженной при раскопках. Шериф ни о чем подобном не писал. Доктор Уинтерс вернулся к фотографиям.

Рональд Поллок, с которым Джексон наиболее интимно соседствовал в могиле, умер, лежа на спине, под Джексоном и чуть наискосок от него; их торсы соприкасались почти полностью, за исключением того места, где этому мешали голова и плечи третьего шахтера. Казалось невозможным, что на одежде Поллока нет ни следа крови, в таком количестве вытекшей из приникшего к нему в смерти товарища.

Доктор резко встал, натянул свежие перчатки и вернулся к Джексону. Теперь его руки двигались с более жестокой скоростью, временно закрывая огромный разрез несколькими широко разнесенными стежками. Он вернул Джексона в морг и выкатил оттуда Поллока, широко шагая, прилагая все силы к перемещению мертвых тел, постоянно на шаг опережая – так ему казалось – неотступные мысли, которые ему не хотелось пускать к себе в голову; уродцев, которые шептались за его спиной, обдавая его слабыми холодными порывами гнилостного дыхания. Он покачал головой – отрицая, отсрочивая – и столкнул новый труп на рабочий стол. Жадные укусы ножниц обнажили Поллока.

Но в конце концов, внимательно осмотрев все лоскуты ткани и не обнаружив на них ни пятнышка крови, доктор снова успокоился, смакуя этот простейший, желанный вывод, к которому так стремился прийти. Он стоял у стола с инструментами, не видя его, отдаваясь на волю полуоформившихся тварей, блуждавших на периферии его сознания.

Вид съежившихся легких Джексона не просто шокировал его.

Доктор Уинтерс ощутил еще и укол паники – того же самого поразительно яркого ужаса перед этим местом, который недавно побуждал его сбежать. Теперь он понимал, что зародышем того быстро подавленного ужаса было предчувствие этой неудачной попытки отыскать следы исчезнувшей крови. Откуда же взялось это предчувствие?

Оно было связано с проблемой, над которой он упрямо отказывался размышлять: механикой такого полного осушения ветвистой сосудистой структуры легких. Могло ли грубое давление земли само по себе проделать эту скрупулезную работу, учитывая, что в его распоряжении имелось всего одно выходное отверстие, узкое и странно изогнутое?

А еще была фотография, которую он разглядывал. Теперь, когда он вспоминал то, что было на ней изображено, она пугала его – в ней крылся какой-то потаенный смысл, желающий, чтобы его узрели. Доктор Уинтерс взял со стола зонд и снова повернулся к трупу. Наклонился и, так же уверенно и точно, как если бы уже удостоверился в существовании ранки, коснулся ее: аккуратной маленькой