Трехсотлетняя живая статуя медленно моргнула.

– Как скажете, барынька. Буду.

Илай прищурился, ожидая, что с неба грянет гром, но ничего не произошло и внешне не изменилось. Зато со стороны переулка послышался знакомый, слишком знакомый с детства перезвон. А вскоре показалась процессия в серых монашеских одеждах, а в ее главе…

– Великосхимница, – шепнул он сестре, разглядев серебряную вышивку на плате и тут же склонив кудрявую голову.

Высокий сан мирской церкви, при них не то что бегать и баловаться, даже улыбаться было нельзя, иначе секли. Внутри все сжалось, как тогда, в монастырском детстве. Диана было тоже поклонилась, но, присмотревшись, ахнула:

– Да ты посмотри, кто это!

Илай поднял взгляд и опешил.

К ним степенно приближалась Рута – единственная выжившая жертва систематийного душегуба из Болиголова. После тех страшных событий она решила посвятить жизнь вере в серафимов и ушла в даленьский женский монастырь. И вы только посмотрите, чего достигла всеми забытая сиротка! У Янтаря натурально отвалилась челюсть.

– Рута! – разулыбалась Диана. – Вот уж кого не ждали. Вы, верно, столп видели?

Остальные монахини почтительно склонились и остались стоять, в то время как великосхимница подошла к геммам вплотную.

– Приветствую вас, брат и сестра, – кивнула она, придерживая расшитый плат у горла. – Мы пришли восстановить давно нарушенную справедливость и исправить ошибки. Необходимо похоронить мощи нашей усопшей матушки игуменьи, серафимовой угодницы, на святой земле монастыря.

– Но где вы их возьмете? – слегка нахмурился Илай. Говорить, что те давным-давно растащили собаки, не хотелось.

Рута простерла руку, указывая ему за спину. Янтарь обернулся и едва не выругался, обнаружив в том месте, откуда поднимался свет, человеческие кости. По кивку великосхимницы другие монахини приступили к сбору мощей, действуя крайне осторожно.

Геммы и Рута отошли чуть в сторону, чтобы не мешать им.

– Ваше… – Калеб сбился и едва заметно смутился. – Матушка Рута.

– Да?

– Не сочтите за дерзость, мы служим прежде всего короне, а не престолу Диаманта, но…

– Вы хотите знать? – певуче перебила его Рута. – Чтобы потом заполнить бумаги, которые прочтет только один человек, облеченный огромной властью, лишь затем, чтобы поставить на них красную печать и спрятать от мира?

Обер-офицер опустил голову.

– И да и нет. Больше я хотел бы понимать.

– Что ж… – вздохнула она, опустив длинные ресницы. – Мне известно лишь то, что поведал мне серафим. Наш с тобой, брат Илай, восприемник. Он до сих пор говорит со мной.

Илай переступил с ноги на ногу. Значит, ее признали послушницей, той, кто слышит Глас. А ведь изначально, только увидев ее, он решил, что она легонько тронулась умом после пережитого. Зато это объясняло невероятно быстрый рост в сане.

И Рута пересказала, что поведал ей серафим. После войны с княжеством Шлеменским игуменья основала лазарет и приют для сирот и вдов, за что ее признали угодницей и высоко почитали ее. Позже на месте приюта воздвигли первый и единственный в Паустаклаве женский монастырь. Но игуменья продолжила ходить по домам и лечить людей. Так, надорвав здоровье, заболела сама. Лекарь из столицы дал ей какое-то средство, и сначала оно помогло, но потом…

– Она исказилась, – почти прошептала Рута, – хотя сама того не желала. Сестрам нужно было помочь ей, поддержать, но они сотворили страшное – судили без суда и казнили без закона. Думаю, у нынешней игуменьи была в том своя выгода – она до сих пор возглавляет монастырь после погибшей. Но посмотрим, что скажет старуха, – Рута выпрямилась, темные глаза полыхнули гневом, – когда я предам все огласке. За свое жестокое сердце она будет держать ответ перед нами, людьми, но судить ее будут серафимы.

Илай поежился. Немало он встречал амбициозных дам, но Рута почему-то пугала его больше всех. «Это ж так она и станет новой игуменьей. Причем совсем скоро», – поделился он с Дианой неслышным голосом, и сестра согласно кивнула.

* * *

Парис пришел провожать их в порт и притащил Илаю ту самую мандолину. Янтарь сначала начал отнекиваться, но брат настоял:

– Это ж на долгую память!

Еще всучил в дорогу цельный мешок томатов и подробную инструкцию, как их лучше готовить и с чем подавать.

Диану давно мучил один вопрос:

– Слушай, ты же всякую дрянь вечно вдыхаешь. Как ты еще не спятил-то, а?

Парис непонимающе уставился на нее:

– А ты что, не можешь отключать неприятные запахи? Ну так берешь и приглушаешь их в голове. И все. Я думал, все это умеют…

– Понятно, – хмыкнула Диана и переглянулась с Илаем.

Поодаль Калеб беседовал с похожим на обгоревший одуванчик главой таможенной службы.

– О, – пихнула она братьев, – и припадочный тут.

– Это он еще спокойный, – заметил Илай.

– Он всегда такой, когда на свежий воздух выходит, – пояснил Парис. А уж он-то знал своего начальника.

С «Химеры» подали сигнал и, в последний раз обнявшись с Парисом, Диана и Илай поднялись на борт. Брат тут же ринулся искать Дусю, чтобы попросить ту сварить снадобье от морской болезни. А Охотница осталась посмотреть, как удаляется Далень с ее портами, гомоном, толпами, мелкими судами и перечеркнутыми балками домами.

Вскоре ее внимание привлек Калеб. Обер-офицер стоял, тяжело облокотившись на фигурный фальшборт, и смотрел в волны. Диана не была одной из тех заботливых людей, которые чуть что спрашивают тебя о самочувствии. Наоборот, ее раздражали такие вопросы, обращенные к ней. Ей всегда нормально, даже если в ребре трещина или есть хочется. Но Калеб… с ним точно было что-то не так. Вздохнув, Диана приблизилась к приставу.

– Чего грустим, офицер?

Вопреки ее ожиданиям, тот не стал ее одергивать или исправлять. Вместо этого он прикрыл краснющие глаза и выпалил:

– С души воротит. Мне этот катаклизм сниться будет. Я ведь собак люблю.

Диана задумалась. На память сразу пришли рыжие уши торчком, круглые глаза и хвост бубликом. Варежка жила у них в монастыре пару лет, пока Этан Малахит, их бестолковый однокашник, не отправился по назначению и не забрал любимицу с собой. Варежка росла умной, такой выдумщицей – простых команд ей было мало. Диане тоже нравилось проводить с ней время и иногда брать с собой на охоту. Славная псинка.

Но не говорить же это вслух?

Вместо этого она похлопала поникшего Рубина по плечу и сказала:

– Мужик, это точно была не собака.

Злоключения пытливого студиозуса Луи Клода д’Энкриера из башни мистериков Тур-де-Луазо

Бесы оказались настоящей напастью. Шустрые засранцы ростом с шестилетнего ребенка, краснокожие, как и их госпожа, голозадые