– Ты жалеешь?

О том, что принёс себя в жертву. О том, что был верен городу. Помог ему стать таким, каким он стал, отдал сердце.

Жестокий вопрос. Как и всегда, Анкарат услышал свою жестокость после того, как она прозвучала.

Дарэш нахмурился:

– Не смогу тебе объяснить. Всё происходит одновременно. Я помню, как решился на это, и помню грохот шагов надо мной. Столетия в темноте. И твой голос. И всё, что случилось после. И даже…

Он сбился, задумался.

– Должен бы тебя предостеречь. Но всё равно сделаешь по-своему. Такая у тебя кровь. Изменяет мир. Из-за неё я не там, – усмехнулся, – не только там. Я с тобой. Здесь.

И земля посветлела. Поднялись, распрямились и зашумели травы, вкус песка и огня сменился вкусом Рассвета. Сад-на-Взморье парил вокруг, сотканный из первых лучей, мерцал, существовал и нет.

Сквозь волны цветущих трав навстречу шёл человек. Шёл ссутулившись, подволакивая ногу. Шёл так медленно, словно навстречу били настоящие волны.

Седой человек с крупными чертами, в лохмотьях парадного облачения. Грудь пробита, зияет влажным и алым – если внимательно не смотреть, там будто глина, живая почва. Кисти рук градоначальника тонули в траве, но Анкарат знал: ногти содраны, пальцы свело судорогой. С его приближением к сладости ветра примешался густой запах плоти.

– Ты, – выкашлял градоначальник, поравнявшись с Анкаратом, – и правда здесь.

Что с ним делать?

Добить, избавить от мук?

Пойти прочь?

Выслушать?

– Значит, ей всё удалось. Амия, – её имя он выдохнул почти нежно, но цветы вокруг окропило красным, – всегда искала силу. И получила её. Силу безмозглую, грязную. С тобой идёт разрушенье земли. Разрушение прежнего мира. Больше не будет прежним… Солнце… взорвётся.

Последние слова отняли у градоначальника дыхание и голос. Он рухнул в траву, и та его поглотила. Анкарат отвёл в сторону стебли – но градоначальник исчез. Мираж белого города на мгновение выцвел, окрасился смертью. А потом обрёл плоть. Взмыли ввысь узорные стены, зашумели сады и люди. Над Анкаратом плыл резной потолок спальни Амии. Смерть градоначальника влилась в силу города медленной тёмной водой, холодом не-жизни, и её уносило вглубь, уносило к корням. Рассвет ещё не закончится, когда она зацветёт, когда напитает плоды соком и вновь упадёт в землю.

Рассвет в этом городе не закончится никогда.

Амия тихо вздохнула, улыбнулась во сне и обняла крепче. Безмятежная, нежная, светлая, тени ресниц дрожат на щеках, губы приоткрыты, сердце бьётся чисто и ровно.

Пока Анкарат смотрел на неё, память сна развеялась, растворилась в крови. Только рубиновый свет забился под веками, стоило закрыть глаза.

Тория совсем не походил на человека, которому можно доверить город.

С праздника Жатвы брат Амии изменился. Худоба стала поджарой, подвижное острое лицо – хищным и злым. Повзрослел, но со своими надорванными, поспешными жестами, в своих вышитых летящих одеждах – рядом с Аметраном, среди людей Отряда казался заложником. Впрочем, заложником он и был. Воины окружали его постоянно. Никто в городе не оспаривал власть Старшего Дома, но здешних чиновников и чародеев держали под охраной людей гарнизона, а за самим Торией постоянно наблюдали. Ни заверения преданности, ни подарки и пиры, ни рассказ о том, как Тория расправился с собственным отцом, чтобы распечатать город и открыть ворота, не помогли.

За Амией так не следили – никто не хотел злить Анкарата.

После победы всё для него переменилось.

Все видели: Анкарат подчинил Проклятье чужой земли, все знали: он заключил с землёй договор. На такое способен лишь человек старшей крови.

Все помнили: Анкарат смог сопротивляться клятве, ослушался приказов Аметрана. Дыхание Проклятья, шёпот его сердец звучали, пульсировали – всегда где-то рядом с Анкаратом, всегда за его плечом. Невидимая, но всем внятная сила.

Людей гарнизона, квартала, да и тех, кто жил на Ступенях, подобное напугало бы. Но люди Вершины любили силу. Анкарат стал героем, а то, что девушка правящей ветви, девушка старшей крови полюбила его вот так – следовала за ним золотой тенью, не стеснялась обнять его руку при чужих, дразняще смеялась, когда он её целовал, – всё это вместе превращало поход в живую легенду. Гиртарэм, за время похода успевший об Амии позабыть, теперь расспрашивал о ней беспрестанно, а на очередное «заткнись» смеялся: брось, не стесняйся, у нас общая память, я и так всё знаю. Это было уж слишком, Анкарат всё-таки устроил драку, но вышла она недолгой: Тэхмирэт их разнял и сухо, но долго отчитывал.

Иртрана спрашивал:

– Если пойдём дальше, с другой землёй сможешь сделать так же?

А что там, на другой земле? Анкарат помнил уроки Килча, обрывки историй об элементах разных городов. Огонь и солнце Города Старшего Дома, живая вода Сада-на-Взморье, изменчивый и текучий металл Медного города, россыпи самоцветов Изумрудной Печати… Помнил карту, которую Килч показывал ещё в первом доме, бледные штрихи, множество мелких символов и простые рисунки: огромный круг солнца Вершины и множество маленьких солнц-сердец других городов, жилы земли и линии Пути, резко вычерченные границы городов. В каждом городе – сила Благословения, в каждом – сила Проклятья. Сейчас эту давнюю, первую карту подмяла, затмила другая. Каменный стол под шестиугольным пламенным оком, дороги, реки, горы и знаки, вырезанные в плоти Вершины.

«Эта судьба – способ направить силу солнца верным путём».

Нет, эти слова не важны, важно другое.

После договора с землёй мир Анкарата стал огромней, шире и ярче. Не знаки, не нити, не элементы – настоящая правда звучала теперь вокруг, голос солнца стал отчётливей. Дарэш вернул себе имя, вспомнил себя. Разумнее было желать, чтобы Правитель после этой победы счёл судьбу Анкарата сбывшейся, отпустил, позволил остаться с Амией или забрать её на Вершину.

Но сердце точила жажда. Хотелось узнать: что там, на другой земле? Что она скажет? Встретит ли золотым восторгом? Покорится или отвергнет? Как звучит её сила, что в её сердце? Эти мысли не отбросить, эту жажду не погасить.

Сможет ли Анкарат услышать её, как слышит теперь Сад-на-Взморье? Услышать, понять, заключить договор? Посмеет ли?

– Да, – отвечал Анкарат Иртране – и себе тоже, – смогу.

Посмею.

И слышал, как этот ответ откликается общим восторгом.

У воинов гарнизона восторг перемешался с опасливой насторожённостью.

С начала подготовки кампании Анкарат видел их не слишком часто и теперь жалел об этом.

Ещё до начала похода, чтобы вверить ему гарнизон по-настоящему, Килч провёл ритуал. Впечатал в знакомую пыль тренировочного двора