В город Данька приехал ещё прошлым вечером. Подаренный ему дом до сих пор ремонтировался и перестраивался, так что ночевал он в своих апартаментах в Зимнем… Когда он лёг в кровать, то долго не мог заснуть. Всё думал о том, что случилось, а также о том, что должно было случиться завтра. Потому что он впервые решился по-настоящему поставить свою судьбу на кон. Но по-другому он поступить не мог…

Декабристы во всех учебниках, по которым он учился, были представлены героями, пошедшими на смерть и каторгу ради свободы и лучшей жизни для всех людей. Причём это во многом подтверждалось и тем, как они вели себя после приговора. Казненные-то понятно – мёртвые уже ничего сделать не могут, но вот те, кого отправили на каторгу, немало сделали для развития Сибири – проводили исследования природы, увеличили запашку земель и номенклатуру выращиваемых овощей, открывали школы… Но за Сибирь бывший майор особенно не волновался – наличие железной дороги вкупе с точно куда более ранним освобождением крестьян и нацеленностью Николая на развитие образования должно было дать региону столь мощного пинка, что декабристы могли отдохнуть… но вот то, что на этот раз казнено будет в два раза больше декабристов, его напрягало. В первую очередь потому, что в этом точно была и его вина. Вот поэтому он и лежал в кровати, мучаясь и страдая.

Загрохотали барабаны… толпа, собравшаяся на Сенатской площади, заволновалась.

– Идут! – тоненько закричала какая-то баба. – Ой, боженьки мои, худыя-то какие…

– В кандалах!

– А неча было против государя умышлять, – трубно возгласил какой-то дьячок.

– Да они ж за хорошее вышли! За свободу! – взлетел над толпой ломкий голос какого-то студента.

– Свободу государь и без них обещал дать, – сурово возгласил какой-то дюжий крестьянин. – А энти, наоборот, хотели мужика к ногтю…

– Да враньё это всё…

– И вовсе не враньё – я сам в лубке про то читал… – Данька тяжело вздохнул. В этом тоже была его вина. Потому что использовать печать для разъяснения действий императора и создания нужного общественного мнения было его предложением. Так, первая «информационная листовка» была напечатана и опубликована уже на следующий день после восстания. Даже ещё раньше, чем был опубликован официальный «Манифест». И за прошедшее время их вышло уже более десятка. А кроме них в информационной кампании было задействовано ещё множество различных печатных средств – газеты, журналы, лубки для простого народа, проповеди в церквях… ведь сейчас церковь являлась неотъемлемой частью государства – всеми делами церкви управлял созданный Петром I после упразднения Патриаршества Святейший правительствующий синод, в котором у императора имелся собственный представитель – обер-прокурор синода, без согласования с которым не могло быть принято ни одно решение. Сейчас эту должность занимать князь Мещерский, с которым Даньке пришлось познакомиться. Ну да – как раз в рамках того самого «информационного обеспечения» через церковь. Плюс Бенкендорф, которого Николай фактически поставил во главе расследования, за прошедшие полгода даже дал аж три пресс-конференции для русских и иностранных журналистов, на которые заранее пригласили целых три десятка журналистов провинциальных изданий. Чем все они оказались чрезвычайно довольны… Правда, по докладам полиции, из этих трёх десятков, считай, треть после всех пресс-конференций решила не возвращаться в свои губернские города, а поискать места в столичных или московских изданиях…

Приговорённых под непрекращающийся барабанный бой завели на длинный, аж на одиннадцать виселиц, эшафот, после чего стоящие навытяжку рядом с каждой виселицей солдаты лейб-гвардии Сапёрного батальона накинули на шею приговорённым петли верёвок…

– Государь!

Стоявший впереди толпы придворных молодой император резко обернулся и уставился на Даниила, выбравшегося из толпы шитых золотом мундиров и рухнувшего перед ним на колени.

– Милости прошу! – громко заговорил бывший майор. – Не для себя – для душ заблудших! Русская кровь в них – помилуй их, дай России послужить. Пусть не здесь, пусть в краях дальних… пусть не саблей и доблестью, как их изначально учили, да, видать, не доучили, а кротостью и смирением, но не губи души русские! Дай им возможность делом покаяться и заслужить прощение! Своей жизнью за них ручаюсь, что не предадут они более веры и чести своей. А коль случится такое – возьми мою жизнь взамен… – свою речь он, конечно, обдумывал, но сейчас слова лились из него каким-то сумбуром. Не то чтобы совсем уж бессвязным – основную мысль он держал, но всё равно как-то комкано…

Площадь замерла. Николай, стоявший перед ним, молча сверлил его яростным взглядом. Данька же молча стоял на коленях перед ним, опустив голову.

– За последние месяцы… – медленно начал молодой император, – у меня было множество ходоков, просивших за приговорённых. И я всем отказал. Потому что считал, что предавший раз – будет предавать и далее. Ибо предательство – отрава, которую из души уже не вывести… – Николай сделал паузу и окинул взглядом приговорённых, ровные шеренги солдат, толпу за ними, кучку придворных, столпившихся за его спиной, вздохнул. – Но сейчас о милости для приговорённых просит тот, кому я верил как себе, кто не раз стоял со мной плечом к плечу в самых опасных делах – при атаке вестфальцев, на ферме Угумон, а здесь, на Сенатской площади, полгода назад вообще заслонил меня своим телом, приняв на грудь штык, предназначавшийся для меня. И удар этим штыком нанёс один из тех, кто стоит сейчас вон там, – и он резким взмахом руки указал в сторону виселицы. – Однако он всё равно просит дать им ещё один шанс… – Молодой император замолчал и снова обвёл взглядом всех присутствующих. Над площадью висела звенящая тишина. Люди, казалось, перестали дышать. Так что вздох нового императора услышали даже самые дальние присутствующие.

– Что ж… ему я не смогу отказать. Потому что до сих пор жив и могу говорить и править Россией только благодаря этому человеку. – Николай резко взмахнул рукой, и стоявшие рядом с приговорёнными солдаты Сапёрного батальона начали споро снимать с их шей петли и сводить их с крышек люков, которые должны были распахнуться, заставив приговорённых повиснуть на верёвке… император же наклонился к стоящему на коленях Даниилу и яростно прокричал: – Но и тебя, мой верный слуга, я видеть рядом не хочу. Ты отправишься с ними и проследишь,