— Просто выкладывай, маленькая крыса. Что произошло после того, как этот жирный дурак раскроил тебе башку?

Гримнир сплюнул:

— Все было так же, как и раньше… Умер здесь, проснулся там. Хотя на этот раз…

11 LUPA ROMAE[17]

— На этот раз я проснулся спокойным. Нар! Я не дрожал, как белокожий младенец с молоком вместо крови, ты, идиот. Но огни ярости поутихли. Я проснулся и уже знал, что произошло. Я знал, что этот вонючий мешок сала, который утверждал, что зачал меня, нанес подлый удар. И знал, что в конце концов это принесет ему мало пользы. На этот раз я знал, кто я такой. Не то что моя первая смерть или вторая. Я знал, где я был и что видел. И я знал, куда меня бросило — в Рим или в Настронд, это то же самое. Я чувствовал, что осознаю…

Когда Гримнир пробудился от смертельного сна в третий раз, он не бился и не корчился в смятении. Нет, он проснулся с рычанием на губах, стиснув зубы, предчувствуя возвращение чувствительности в его узловатые конечности, а вместе с ней и тупой боли от присутствия Пригвожденного Бога. Он приоткрыл глаза, превратив их в узкие щелочки, — и огонек ненависти вспыхнул в хорошем глазу, когда его взгляд скользнул по темноте древней комнаты. Он лежал там, где упал, все еще скорчившись на холодном каменном полу. Скрелинг подавил проклятие; выдохнув через раздутые ноздри, он перевел взгляд на усыпанный звездами небосвод, который можно было видеть через дыру в потолке. Завитки тумана рассеялись и там, где секунду назад стояла закутанная в плащ фигура, одноглазая и злобная, никого не было. И, как и прежде, он уловил смутное эхо воспоминания…

— Это воспоминание, расскажи мне о нем.

Гримнир сердито смотрит на Гифа за то, что тот его прервал:

— Фо! Это ерунда. Какое-то смутное воспоминание, вот и все. Что-то, что я видел много лет назад, там, наверху. Или что-то, что слышал.

— Расскажи мне.

Гримнир выдыхает. Его лоб морщится.

— Там есть дуб, такой же старый и сучковатый, как кости Мидгарда. Вокруг него, под грудами мокрых листьев, лежат восемь валунов, покрытых колючками и ежевикой, под небом цвета железа. Чья-то рука нацарапала руны на этих камнях, и они хранят следы древнего колдовства; я чувствую движение духов, словно холодный ветерок щекочет мне затылок; я слышу скрип ветвей деревьев, слабый стук камня о камень, стоны мертвых…

— И это все?

Гримнир наклоняет голову.

— Это все, что я помню, — бормочет он. — Если я и видел это место, то не могу вспомнить, когда и где. Если я и слышал об этом, то только от тебя, старый пьяница. У тебя не зазвонил колокольчик?

— Нет.

— Тогда неважно. Я просто почувствовал его эхо, вот и все. Я полежал немного, прислушиваясь, действительно ли этот старик, который оставляет воронов голодными, ушел. Как только я решил, что это безопасно, я начал двигаться…

Зашуршала кольчуга, когда Гримнир поднялся на ноги. Он повел плечами, разминая мышцы и сухожилия на шее, стряхивая с себя оцепенение смерти. Кирпичная пыль и сухие листья сыпались с краев дыры у него над головой; кусочки разбитой мозаики со стуком падали на пол, и их эхо обрисовывало пределы помещения, в котором он находился, — несомненно, это были подвалы под виллой какого-нибудь давно умершего патриция или дворцом забытого цезаря. Звук удара камешка о сталь привлек внимание Гримнира.

Он присел на корточки, его здоровый глаз осмотрел пол. Невдалеке он заметил костяную рукоять своего сакса, наполовину погребенную под обломками рухнувшей крыши. Бормоча проклятия, он подполз к нему, разгреб обломки и поднял упавший клинок. Гримнир выпрямился. Хат с сердитым шипением скользнул обратно в ножны. Темнота вокруг него была гнетущей, воздух — спертым. Единственным источником света было слабое свечение далеких звезд, просачивающееся сквозь дыру над головой. Даже белокожий с кошачьими глазами был бы слеп и бродил бы, спотыкаясь, в растущем отчаянии. Но не Гримнир. Его единственному глазу хватило слабого сияния небесного свода, чтобы увидеть свое затруднительное положение.

Он находился в сводчатом помещении, под каменными сводами и контрфорсами из красноватого кирпича. Дыра, в которую он провалился, находилась в тридцати футах над его головой, ее края были неровными; кирпичи вокруг крошились, в местах, где от них отваливались куски, были щели. Камни были скользкими от плесени, оставшейся после осенних дождей. Он подумал, что достаточно топнуть ногой, и вся эта проклятая крыша обрушится на него. Гримнир откашлялся и сплюнул; в этом направлении спасения не было, поэтому он сосредоточил свои усилия на поиске другого выхода.

— Это отвратительный подвал. — Гримнир выплюнул струйку слюны, застрявшей между его зубами. — Вдали от дыры все стало черным, как в заднице у Хель, и быстро! Лабиринт укромных уголков и трещин, и все они ведут в никуда. Ха! Ничего, кроме крыс и старой керамики. Я не мог разглядеть свою руку, даже если бы помахал ею перед лицом. Я совершенно заблудился. Имир, забери этого одноглазого ублюдка и его фокусы!

— Как тебе удалось выбраться, если ты опять там не умер?

Гримнир сверкнул зубастой усмешкой:

— Использовал свою голову, вот как! Позволил своему носу вести себя. Почувствовал запах проточной воды, легкий привкус свежего воздуха и, наконец, наткнулся на старую решетку в полу…

Гримнир опустился на колени. Его пальцы коснулись покрытых ржавчиной железных прутьев. Из-под них он почувствовал прохладу и свежесть воздуха и услышал журчание бегущей воды. Здесь, в недрах этого места, тьма была настолько полной, что даже его совиное зрение не могло помочь. Хотя он ничего не видел, у него был нюх охотящегося волка. Он двигался без колебаний, без страха. В самом деле, чего ему было бояться в темноте? Врага? Ха! Не здесь, не больше. Он сам был чудовищем, обитающим в тенях.

Скрелинг обхватил грубые прутья своими пальцами с черными ногтями и с презрительной легкостью вырвал железную раму решетки из старого раствора, который скреплял ее веками. Он отбросил ее в сторону, не обращая внимания на шум, и исследовал края отверстия, которое оно прикрывало. Оно было достаточно большим, чтобы крыса его размера