Зовет меня к берегу.

И я бреду по тропинке вдоль скал. Ветерок треплет волосы, перекидывая их на лету через плечо. Резкий привкус соли бередит мои чувства, и я иду за ним, все ближе к морю. Чтобы узнать, что на том конце троса, что зовет меня обратно к воде.

– С Агнес праздновать не пошла? – раздается голос за спиной.

Я останавливаюсь и, обернувшись, вижу на тропинке отца. Руки в карманах, а в чертах лица явно проступает упрямство. Может, он и рад улову, но не рад, что я тоже приложила к этому руку. Что каждый раз рискую жизнью, отправляясь на кораблекрушение, а он только и может, не находя покоя, ждать на берегу.

– Скоро пойду. Просто хочу…

– Пойти по стопам матери?

Я в замешательстве смотрю на него – в горле у меня пересыхает, а сердце так и заходится.

– Знаешь, после хорошего улова она всегда ходила к морю. Говорила, что не ходит, но я знал, где она пропадает. Снова у воды, всякий раз. Нет чтобы пойти с нами праздновать.

В его глазах мелькает смутная печаль, но тут же исчезает. Я делаю глубокий вдох и думаю, как бы ему объяснить, что я не она. Что я не собираюсь пропадать по нескольку месяцев и возвращаться с волосами, спутанными, будто драгоценным убором, зелеными водорослями. По-видимому, тихой жизни на Розвире ей не хватало, как бы сильно она нас ни любила. Ее всегда тянуло в океан.

– Дай мне минуту. Побыть наедине с собой, подумать, – ласково говорю я, протягивая к нему руки. – Я быстро. Обещаю.

Отец сухо кивает и отводит взгляд. Мы оба понимаем, что скрывается под этими словами, чувствуем глубинный подтекст, пронизывающий каждый наш разговор.

– Увидимся в полдень. Слишком долго одна не сиди; скоро нагрянут дозорные.

Он разворачивается и медленно идет обратно в деревню. Я смотрю ему вслед, и выцветшая шерсть зеленой куртки сливается с кустами вереска. Надо пойти за ним. Взять его за руку, напомнить, что я в его жизни – константа; что я способна сопротивляться зову сердца и океана. Но не стану, не могу такое сказать. Потому что не уверена в своих словах.

Весь пляж усеян обломками. Возле дальних валунов, припав на бок, лежит ободранный остов корабля, и его со всех сторон омывает прибой. При виде зияющей пробоины, из которой так и сыпятся труха и обломки, меня передергивает. При свете дня корабль – словно умирающий зверь, и я тихонько умоляю море упокоить души погибших. Мы не желаем зла, но причиняем его. Снова и снова.

Горечь внутри меня разрастается, перекручивается нитью и замыкается. Я стараюсь отрешиться от этого чувства, и, как правило, мне это удается. Но прошлой ночью, когда тот парень, по лицу немногим старше меня, поднял на меня глаза – у меня перехватило дыхание.

Ступая по мягкому, как порошок, песку, я наклоняюсь и набираю целую пригоршню. Он утекает сквозь пальцы, рассыпаясь на искрящиеся в солнечном свете крупицы. Мне хочется нырнуть под воду. Прямо сейчас. Испытать вчерашнее чувство неистовой свободы, когда ты один на один с морской пучиной. Но мне невыносима мысль, что я заставлю отца гадать, когда океан заберет и меня, как забрал у нас ее.

Я никогда не ощущала под водой пронизывающего холода, даже в самый разгар зимы. Поэтому меня и взяли в семерку: я гораздо выносливее остальных. Еще девчонкой я умела дальше плавать и глубже нырять. Для меня это все равно что дышать. Учиться этому мне никогда не приходилось. Остальные попали в семерку благодаря тому, что все они – отменные пловцы. А еще потому, что умеют обращаться с ножами и работать в команде. Вслух никто не говорит о том, что я какая-то другая, но порой, выходя из воды, я ловлю на себе чей-нибудь пристальный взгляд.

Мать говорила: родственные души притягиваются, так что, может, мы с ней обе родились от моря. Она попала сюда на корабле, среди ночи, как довесок к контрабандным товарам, и так тут и осталась. Но случались времена, когда ее не было рядом, и по ночам меня укладывал отец, читал мне сказки о ведьмах и свирепых созданиях, как те, которых можно обнаружить на севере Арнхема, где сейчас строят заводы. Он рассказывал, что магия в наш мир приходит с окраин, а ведьмы знают, как с ней управляться. Я только недавно начала догадываться, что отец, рассказывая мне все эти сказки о магии, не знал, куда уходит мать или когда она вернется. Хотя в итоге она неизменно возвращалась к нам. К нему.

На свою долю от улова с затонувшего корабля я могла бы отправиться в Арнхем, на материк, и оплатить в каком-нибудь портовом городе стажировку. Могла бы поступить в матросы и сама себе прокладывать путь. Узнать, кто я такая, как это сделала она, – вдали от нашего островка. Торговые пути тянутся к материку, огибая необъятные пространства, вплоть до Стэнвардских шахт на востоке, где из жарких недр земли добывают металл.

Я делаю глубокий вдох и представляю необъятный мир за чередой Везучих островов. За пределами мира, который я знаю, сколько себя помню. Я вожу пальцем по горизонту, воображая к северо-востоку вереницу Дальних островов, а за ними – Перевал, который огибают все торговые суда, вплотную между северными хребтами и южным Скайланом. Затонувший корабль наверняка шел как раз из Скайлана – через Стэнвард вдоль Перевала, огибая Дальние острова, а там уже встал на якорь в каком-нибудь портовом городе Арнхема. Торговцы разгрузили и опять наполнили трюм, а затем, взяв курс на юг, отправились в Лицину. Как раз мимо Везучих островов, где мы их и поджидали.

Я отгоняю мысли об отце и даю себе секунду помечтать о моряцкой жизни на каком-нибудь таком корабле. Как попаду в самые отдаленные уголки океана и, может, даже своими глазами увижу рыскающих в бездне свирепых созданий. Я слышала сказания о кракене, сиренах и призраках, что заманивают моряков и вырывают им когтями сердца…

Она так близко, эта мечта, буквально на кончиках пальцев. Вот только я знаю, что так разобью отцу сердце. И никакой богатый улов жену ему не вернет.

С Розвира редко кто уезжает. В сезон призыва, когда раз в десятилетие Арнхем ищет чемпиона, кто бы смог представить нашу нацию на Состязаниях и сразиться с чемпионами других наций с материка, кто-то то и дело отправляется в столицу, Хайборн, на отбор. Иногда они возвращаются, избитые, все в крови, и тогда передают грядущим поколениям истории, предостерегая их от участия. Иногда они вообще не возвращаются, и нас извещают об их гибели на отборочных состязаниях. Сезон призыва уже скоро, но на сей раз с Розвира никто не откликнется. Никто не хочет представлять нацию, которая пытается истребить нас.

Солнце скрывается за медленно ползущим облаком, и я уже сворачиваю обратно к скалам, как вдруг замечаю на песке чье-то тело.

Я встаю как вкопанная. Тело лежит на боку, и мокрая одежда облепляет изгиб позвоночника. Я тут же прихожу в себя и кидаюсь к нему. Пять шагов, десять, двенадцать, и вот я на месте, опускаюсь перед ним на колени. Кровь стучит в висках и вытесняет все вокруг, кроме этого тела, этого человека, в этот самый момент.

Это он.

Я узнаю его, едва дотронувшись до лица.

Узнаю, не успев даже перевернуть его на спину. Трос внутри натягивается до предела, так что меня бросает в дрожь. Я приподнимаю его за плечо, чтобы рассмотреть его лицо. Он лежит с закрытыми глазами. По лбу разметаны каштановые кудри, резко оттеняющие смертельную бледность лица. Губы приобрели безжизненно-синеватый оттенок. Я провожу рукой по его подбородку, и холод пробирает аж до запястья. Я настраиваю себя на возможность смерти. Этот выживший может умереть прямо на моих руках.

Я прижимаю ладони к его груди. Там еще сохранилось немного тепла, но сердце еле трепещет. Я склоняюсь над ним, как будто мы любовники, и ощущаю на лице слабое прерывистое дыхание. Руки сами тянутся к нему. Недолго думая, я припадаю к его губам. На выдохе ощущаю, как от нашего соприкосновения меня бросает в жар. Легкие его, как крылья, расправляются, и тело подо мной дергается.

Он закашливается, и я, отпрянув, падаю на песок, а парнишка бьется в судорогах, отхаркивая морскую воду. Я наблюдаю, как он приходит в чувство, и сердце у меня начинает бешено колотиться, а в груди снова разливается жар. Он хватает ртом воздух, озирается… и видит меня.

Я прочищаю горло и, едва дыша, говорю:

– Как… как себя чувствуешь?

– Это ты, – отзывается он, пронзая меня взглядом. Таким жгучим,