Он замолчал. Зевнул арбузной пастью, изогнул шею, чтобы вылизать перья на груди.

– Пожалуйста, дальше, – попросила Полина.

– Как я уже сказал, так бывает всегда: если часто открывать разломы, сначала это ведёт к разрушительным последствиям, в нашем случае – к землетрясению в Крыму. Специальные службы их заращивают и последствия устраняют. Потом телевизоры перестают видеть сны. А потом случается нечто большее – война, эпидемия, переворот…

– Что значит всегда? Ведь телевизоры – это что-то недавнее…

– Недавнее – это их прозвище. Те, кого мы сейчас называем телевизорами, существовали с начала времён.

– То есть ты хочешь сказать, что революция, Первая мировая, фашисты… – Полина побледнела.

Столас кивнул и подхватил:

– …вспышка холеры в Одессе в августе семидесятого… Недаром многие народы считают близнецов посланцами преисподней и дурным знамением.

– Но ведь Соня продолжает видеть сны! Может, в этот раз обойдётся?

– Соня не родилась телевизором, она им стала. Пока действовала магия скогсры, с этой стороны она выглядела как дерево, с той – как девочка. В этом спящем, замороженном состоянии она была в двух мирах одновременно. Её дар – это последствие травмы.

– Откуда ты всё это знаешь? – снова не выдержал Соловей.

– Я много читаю, – скромно потупился Столас.

– Ну какой же враль, вы посмотрите!

Ворокот тихо мяукнул:

– Ой, не начинай! Скажи, ты не знал про все эти последствия, не был, например, в Сараево в четырнадцатом году…

– Знал я про «все эти последствия», – сквозь зубы передразнил Тима. – Что ж ты меня за курицу-то держишь? Меня тема снов очень даже интересует!

– Тимочка, ну ты приглядись. – Столас на всякий случай отскакал подальше. – Что ты видишь? Сову? Или, скажем, кота? А что ты знаешь о телевизорах?

– Ах ты гад, – наступал Тима, – ты сам телевизор! И ты молчал всё это время! Морочил мне голову!

– Должны же у нас быть секреты друг от друга… Ну а про катаклизмы – это же элементарно, Ватсон…

Пролетевший мимо ботинок заставил его прижать уши:

– Сложил два и два просто. Снов нет – жди беды, вот и всё, вот и всё.

– Прекратите! – приказала Полина. – Соню разбудите!

Оба пристыженно притихли. Столас вспорхнул с окна, взял зубами Тимин ботинок, поднёс ему, положил на безопасном расстоянии, подпихнул лапкой.

– Столас, но ведь ОпОРа должна сейчас пытаться предотвратить… ну, то, что грядёт? Это же их работа, верно? – в наступившей тишине спросила Полина.

– Я не знаю, – ворокот снова развёл крылья, – чего они хотят: предотвратить или, наоборот, устроить. В том-то всё и дело.

7

Ожоги зарубцевались. Зейнеп привыкла к режиму: смазывала, кормила, меняла воду. Она старалась меньше смотреть на старого сьору, лицо и грудь которого были в чёрных рытвинах. Глаза и нос еле угадывались под рубцами, рот был перекошен ожогом. Волосы с одной стороны головы сгорели полностью, рубцы на их месте были такие плотные, что Зейнеп было ясно: шевелюры здесь больше не будет. Демерджи был изуродован навсегда, и с этим ничего не поделать.

Отдыхать она ходила в лес. Слушала деревья. Ей нравилось, что они снова начали говорить и болтали о всяких пустяках: что земля слишком сухая, что они мечтают о зиме, которая начинается с солёного ветра, что ближе к горам объявилось наглое семейство молодых лис, а людей стало меньше, и это хорошо. Скоро можно будет сбросить листья и отдохнуть.

Иногда Зейнеп врастала в какую-нибудь сосну и спала, но недолго: нужно было возвращаться к своему подопечному.

У неё было две версии, кто это сделал. Первая – Балам. Демерджи пострадал во время схватки с Урсой, в тот самый день, когда случилось землетрясение.

– Да, скорее всего, что так, – бормотала старуха.

Вторая версия – Ахвал.

Из ожогов сьоры сочилась жестокость. Когда Зейнеп прикасалась к ним, смазывая, её будто било током – даже через медвежий жир. Если это сделал Ахвал, как могла она упустить такое? Как удалось ему таить в себе эту злобу от неё?

– Но ты ведь никогда не верила ему до конца и всегда опасалась, – шептала она сама себе и горестно кивала.

Зайдя в калитку, старуха сразу увидела бледную руку, вцепившуюся в край бочки. Она бросилась к Демерджи. Тот смотрел на неё уцелевшим глазом, второй был подёрнут белой пеленой.

– Ты ли, Зейнеп? – спросил он слабо, из-под воды.

– Я, мой хороший, – улыбнулась старая скогсра.

8

На тренировку Соня не пришла. По Мишаевым было видно, что они надеялись. Марта иллюзий не испытывала, она сразу поняла: дело серьёзное. Как и Рыжая.

К Мартиному стыду, волнение за Цабрана перекрывало волнение за Соню. За ночь оно сильно выросло, торчало огромным айсбергом из груди. Она злилась на подругу, что та так не вовремя исчезла, – расспросить бы её сейчас поподробней. Может быть, можно вычислить, в каком Цабран районе Москови, поехать туда, взять свистульку… А обещание Зейнеп? Ну что же делать, если брат в беде! Придётся его нарушить.

– Гамаюнова где? – весело спросил Холмов. – Опять в лесах пропала?

Он настукивал мячик, быстро крутя ракеткой.

– Ты дебил совсем так шутить? – зашипела Лизка. – Мозг вообще есть у тебя?

– Ладно, Лизон, – Майка потянула её к столу. – Чё ты ему отвечаешь вообще? Не обращай внимания на умалишённых.

Лизка глянула на старшую сестру, которая уже разминалась с Ребриковой. На лице Мишаевой-младшей ясно читалось желание сообщить тренерам о произошедшем на концерте. Но Тинка, перекидываясь со Светкой справа направо, болтала о Майкле Джексоне.

– Везуха! – сказала Ребрикова. – А я чё-та даже пробовать не стала. Подумала, бабок нет, всё равно не прокатит.

– Надо было тебе с нами ехать, – покровительственно говорила Тинка. Ни дать ни взять царица мира, уверенно держащая удачу за хвост.

Марту поставили с Лилькой Бессмертной.

– А мне он что-то и не нравится особо, – сказала Лилька. – Писклявый, рука между ног всё время…

Марта хмыкнула.

– Мы зато с мамой на «Южку»[40] ездили, – Лиля раззадорилась, – шмоток накупили! Топик в горошек, костюм спортивный, джинсы и кроссы, шорты ещё, но они не в счёт – там вроде хорошо сидели, а дома оказались уродством невозможным. Врезаются, кривые какие-то. Сестре двоюродной подарю, у неё днюха скоро.

Поездка на рынок была, безусловно, большим событием. «Черкизон»[41] был огромным – отдельный город со своими законами и микроклиматом. Марта с бабушкой туда только один