Его взгляд снова сфокусировался на мне.

— Ты, наверное, считаешь меня идеалистом, — продолжил он, заметив мое выражение. — Старым дураком, готовым умереть за принципы. Может, так и есть. — Он слабо улыбнулся. — Но знаешь, в моем возрасте уже поздно менять себя. Человек либо верен тому, во что верит, либо нет. Середины не бывает.

Что-то в его словах затронуло внутри меня струну, о существовании которой я почти забыл. Нотку искренности, которая так редко встречалась там, где я вырос. В трущобах люди готовы были продать душу за пачку купюр, а этот старик, имея возможность обеспечить себе безбедную старость, думал о других. О людях, которых даже не знал лично — тысячах рабочих, большинство из которых он, вероятно, никогда не встречал.

Я вспомнил слова Кристи: «Ты всегда был лучше, чем думал о себе». Интересно, что бы она сказала, увидев этого старика? Наверное, нашла бы в нем родственную душу.

— Вы не думали, что произойдет с вашими людьми, если вы здесь умрете? — спросил я, понимая жестокость вопроса, но нуждаясь в ответе.

Волков улыбнулся, обнажив неровные зубы. В уголках его глаз собрались морщинки — следы долгой, непростой жизни.

— У меня есть план на этот случай. Завещание, переводящее контрольный пакет акций в коллективную собственность работников. — Его взгляд стал жестче. — Никонов знает об этом, потому и хочет, чтобы я подписал передачу при жизни. После моей смерти ему будет гораздо сложнее захватить компанию.

Он сложил руки перед собой, морщась от боли в сломанных пальцах.

— Я готов заплатить эту цену, если это даст моим людям шанс. Никонов это понимает, поэтому и прислал тебя. — Он внимательно посмотрел на меня. — Так что, парень, какой у тебя план? Как будешь меня «убеждать»?

В его голосе звучало спокойное любопытство и странное, почти отеческое сочувствие. Словно старик беспокоился о судьбе своего молодого «палача», а не о собственной участи.

Несколько секунд повисла тишина. Мысли роились в голове, слова выстраивались и рассыпались. Ходить вокруг да около не имело смысла.

— Я менталист, — тихо произнес я, решив перейти к делу.

Волков не выглядел удивленным. Дальше последовал медленный кивок, словно старик услышал именно то, что ожидал.

— Потому Никонов и прислал тебя, — произнес он с пониманием. — Остальные методы оказались бесполезны против упрямого старика, так что пришло время тяжелой артиллерии.

— У вас нет шансов отказаться, — сказал я, стараясь звучать уверенно. — Я могу заставить вас подписать эти бумаги одним приказом.

— Тогда почему еще не заставил? — спросил он с искренним любопытством. — Почему мы вообще разговариваем?

Ответа не находилось. Действительно, почему? Из-за слов Кристи, эхом отдававшихся в сознании? Или из-за этого старика, его тихого достоинства, его готовности умереть за свои принципы?

— Ты слишком молод для этой работы, — продолжил Волков, видя мое замешательство. — Твои глаза еще не привыкли к темноте, в которую ты собираешься шагнуть. — Он подался вперед. — Менталист, служащий таким, как Никонов, не редкость. Но обычно они приходят к этому после долгих лет разочарований и компромиссов. А ты… ты еще стоишь на пороге.

— Не читайте мне нотаций, — огрызнулся я. — Мне не нужны ваши советы.

— Конечно, — Волков кивнул. — Но подумай: если ты сделаешь это сейчас, если сломаешь меня, это станет только первым шагом. Дальше будет проще. С каждым разом все проще и проще переступать эту черту. — Он смотрел на меня без осуждения, только с каким-то глубоким пониманием. — И однажды ты проснешься и не узнаешь человека в зеркале.

Его слова попадали точно в цель, словно он видел все мои сомнения и страхи.

— Может, я не хочу быть святым, — сказал я. — Может, я просто хочу выжить.

— Выжить? — Волков поднял бровь. — Или жить? Это разные вещи, парень. Очень разные.

Я почувствовал, как внутри поднимается раздражение. Кто он такой, чтобы судить меня? Чтобы указывать, как мне жить?

— Давайте покончим с этим, — я придвинул к нему документы и ручку. — Подписывайте.

Волков долго смотрел на бумаги, потом медленно взял ручку искалеченными пальцами. Я почувствовал укол победы — неужели я убедил его без применения дара? Но вместо того, чтобы поставить подпись, он внезапно крепко сжал ручку и с неожиданной для его возраста силой направил ее острие себе в шею.

Я среагировал чисто инстинктивно, даже не успев осознать, что делаю.

— СТОП! — мысленный приказ, усиленный даром, вырвался сам собой.

Рука Волкова застыла в миллиметре от яремной вены. Его глаза расширились от шока — не от страха смерти, а от понимания, что его тело больше ему не подчиняется.

— Отпусти ручку, — скомандовал я.

Его пальцы разжались, словно управляемые невидимыми нитями, и ручка со стуком упала на стол.

— Так вот каково это, — прошептал он. — Быть марионеткой.

Я медленно ослабил ментальный захват, позволяя ему снова обрести контроль над своим телом. Старик обмяк в кресле, его плечи поникли, словно из них вынули стержень. Ручка лежала на столе между нами — обычная шариковая ручка, которая только что едва не стала орудием самоубийства.

— Зачем? — слова застревали в горле. — Зачем вы это сделали?

Волков поднял на меня взгляд, в котором застыла такая глубокая, всепоглощающая усталость, что мне стало не по себе. Он медленно выпрямился, и я увидел, как изменилось его лицо — маска спокойствия треснула, обнажив настоящего человека под ней.

— Потому что смерть — это последнее, что я мог выбрать сам, — его голос дрогнул. — А теперь ты отнял у меня даже это.

В его глазах блеснули слезы — первая настоящая слабость, которую он позволил себе показать. Одна слеза скатилась по щеке, оставляя дорожку на грязной коже. Он не стал ее вытирать.

— Дай мне закончить то, что я начал, — попросил он с неожиданной мягкостью. В его тоне не было мольбы, только тихая, убедительная просьба. — Пожалуйста. Никто не узнает. Скажешь, что не успел среагировать. Что старик оказался проворнее, чем казалось.

Я молча покачал головой, не доверяя собственному голосу.

— Мальчик, — он подался вперед, сломанные пальцы дрогнули, но Волков, похоже, не замечал боли. — Это будет милосердием. Не для меня — для тех двух тысяч человек, которые потеряют