Вскочив и торопливо нащупав обувь под кушеткой, я поспешила покинуть палату. Нужно найти своего смотрителя, скорее всего, он уже поднял на уши всех дежурных, после того как я пропала с территории учебных корпусов.

В коридорах сновали волчицы в человеческом обличье, облаченные в белые халаты. Проскользнув мимо одной, мне на мгновение показалась, что она горит. Привалившись к стене, я окинула взглядом оживленный коридор: в нем прогуливались пациенты и каждый из них, словно спичка, воспламенялся, падая замертво на пол.

Один.

Еще один.

Третий.

Десятый.

Еще. И еще.

Пламя стремительно подкрадывалось полотном ко мне по полу, почти касаясь стоп.

– Это не взаправду!

Я зажмурилась и снова открыла глаза. Сгоревшие эфилеаны вдруг ожили, волна пламени на полу бесследно растворилась.

Встряхнув головой в надежде прийти в себя после увиденной картины, мерещившейся всюду, я заприметила открытый кабинет, в котором сидели светлые жнецы. И все как один они уставились на меня пустыми глазами. Было в этих взглядах что-то до мурашек пугающее. Будто все разом узрели в моей шкуре огромную дыру и пялились в нее, как в бездну.

– А вот и ты! – послышалось из-за спины. Я обернулась, оторвавшись от до жути пугающего вида жнецов, и обнаружила женщину в белой одежде со стаканом воды. – Как самочувствие? – беспечно поинтересовалась она и протянула мне воду.

– Почему меня сюда принесли? – Я жадно осушила содержимое стакана.

– Барьеры сказали, что у тебя был перегрев на солнце.

Из палаты напротив раздался слезный крик, привлекая наше внимание. На больничной койке лежал мертвый бледный мужчина в красном костюме. Вокруг стояли, вероятно, родственники. Все выглядело как посмертное прощание.

– Почему он в красном? – пытливо спросила я, не отрывая взгляда от похоронной церемонии. Я отчетливо помнила, что нигде в Кампусе не видела этот цвет.

Медсестра вопросительно зыркнула в мою сторону.

– Это же похоронный цвет, – она была явно удивлена вопросом. Но я никогда не видела похорон: заказанных жертв в порту не хоронили, а почивших родственников у меня не было. – Наши предки много воевали, и каждая бойня сопровождалась реками крови. Красный цвет ознаменовал смерть.

И тогда до меня наконец дошло, почему жители Кампуса не носили одежду этого цвета.

«Суеверные кретины».

Вернув женщине стакан и не теряя ни минуты, я отправилась на поиски смотрителя, молясь шлюхам Шосса, чтобы он еще не поднял шумиху. Пересекая отделения, среди толпы в белых халатах я вдруг заметила несшийся темный силуэт. И что-то мне в нем показалось до жути знакомым!

«Этот тип! Он точно знает моего смотрителя. Местный «своеобразный» представитель власти сейчас сыграет на руку несчастному и испуганному новобранцу».

Я помчалась за ним, но, растолкав врачей и пациентов, не смогла найти эфилеана. Растворился!

– Ты что тут забыла, монашка? – прозвучал мягкий голос за спиной, и, обернувшись, я тут же шагнула назад и чуть не упала. – Монашка и мисс грация.

«Своеобразный» страж порядка, смерив меня взглядом, сунул руки в карманы брюк. Вид у него был взъерошенным: от спешки волосы торчали во все стороны.

– У меня имя есть.

– Элен? Не суть. Что ты забыла в больнице? И где твой смотритель?

– Я бы тоже, Топь, хотела знать, где его носит!

Эфилеан удивленно приподнял густые брови, и его взгляд устремился поверх меня. На все больничное крыло разнесся прокуренный басистый смех откуда-то издалека.

– Номер сорок четыре, – сказал ночнорожденный. – Это начальник твоего смотрителя. Прямо в конце коридора разговаривает с дежурным врачом. Его мать лежит в этой больнице. Стоит ему повернуть голову – и у «монашки» будут проблемы.

– Дерьмо джелийское! Я не знаю, где мой смотритель!

Послышался голос сорок четвертого:

– Ну тогда я приду завтра. Скажите маме, я куплю цветы!

Я будто приросла к больничному полу в ожидании слов: «Новобранец в платке! Немедленно в штаб!»

Ночнорожденный резко толкнул меня в приоткрытую дверь каморки. Я успела только вцепиться в «нападающего», повалив его за собой, и дверь захлопнулась.

Я с грохотом рухнула и ударилась головой о пол, в глазах завертелись черные мерцающие звезды. Ночнорожденный свалился прямо на меня. Все тело будто окатило ледяной водой от противовидового инстинкта, когда я обнаружила в своей руке ткань пиджака, а после увидела эфилеана сверху.

– ТОПЬ ДЖЕ!..

– Монс! – тотчас осадил он. – Тише! Я сейчас встану.

Ночнорожденный поднялся, и я отскочила как ошпаренная. Он отряхнул одежду и замер, прислушиваясь, доложил обстановку:

– Землеед говорит с двадцать седьмым смотрителем. Тот повредил ногу. Болтают о выпивке. Когда они пройдут, мы выйдем.

Голова раскалывалась от удара. Выпрямившись, я осмотрелась. Небольшая каморка освещалась одной слабой лампочкой, висящей под потолком. Помещение было забито стеллажами с химикатами и анализами в стеклянных пробирках с коричневыми пробками. Представив, что случилось бы, если бы мы упали на них, я поморщилась, будто заглотила тухлый лимон.

Шаги снаружи стали четче. Двое мужчин вышагивали по больнице, громко обсуждая новое расписание и закрепленные за ними территории, как вдруг прозвучал звонкий женский голос:

– … Да, мисс Азель, я сейчас принесу образцы анализов.

Стук каблуков устремился в нашу сторону.

– Монс, – ночнорожденный отстранился от двери. – Быстро за стеллаж!

Проскользнув сквозь железные стеллажи, мы неуклюже завалились в самый угол, куда почти не падал свет дохлой лампочки.

– Слушай внимательно, – прошипел он, нависая сверху. – Если медсестра Азель увидит меня в больнице, проблемы появятся не только у меня, но и у влиятельных личностей Кампуса, поэтому ни звука!

– …Смотритель Изош, как ваше самочувствие? – играючи спросила медсестра. Судя по звуку, она остановилась где-то в коридоре.

– Лучше, но мама еще болеет.

Жутко. Ощущение близости к хищнику заставляло кровь в жилах бежать со скоростью света. Давление долбило в голову, как чугунный молот, пока эфилеан нависал сверху. Близко. Слишком близко!

– Тише, – зашипел он.

– Я и так молчу!

– Кровь. – Он слегка насупился, от чего тяжелая надбровная дуга стала еще более заметна глазу. – Я слышу. Тише. Не хватало, чтобы ты тут от страха рванула.

– Адаптация еще не прошла!

Казалось, ночнорожденный замедлил и без того неспешные вздохи. Не шевелился.

– Я сейчас для тебя, по ощущениям инстинктов, как обычный обращенный. Не трясись так, монаш… Просто не трясись.

– Ты рождался в живой шкуре? Знаешь, каково это, быть близко даже к обычным ночнорожденным?

– Я сбавил пульс, должно сработать.

Однако сказанные им слова никак не повлияли на инстинкты.

– Монс… – напряженно выдавил он. – Говори. Все что угодно. Я вижу, что не сработало.

Вокруг него витал запах