изнутри на прочный засов, сам приладил петлю, сам написал предсмертную записку. 
Все сам, вообще все…
 Почему?
 В записке было немного.
  Мы нарушили волю Многоликого, и кара грядет. Я предаю свою грешную душу на Его суд, да смилуется надо мной Многоликий!
  В чем была нарушена воля?
 Что пошло не так?
 Брат Винс рассказал, что вроде бы мальчишка беседовал с кем-то из образцов, но это уж и вовсе смешно! Он таких не один десяток на смерть отправил, и тут – беседа? И раскаяние?
 Даже не раскаяние, отчаяние, столь глубокое, что мальчишка не увидел другого выхода.
 Но почему?
 Что произошло?
 По сей день тейн терзался в догадках и обречен был оставаться в неведении до своего смертного часа. Что узнал мальчишка? О чем подумал?
 Ханс тоже помнил об этом случае. Поджал губы, недовольно дернул подбородком.
 – Идите, тейн. Думайте, как мы можем найти этого человека, думайте! Живое может быть намного эффективнее, разве нет?
 Так-то да.
 Но как найти этого человека?
 Пока у тейна не было ни одной идеи.
 * * *
 Кто бы сомневался, за завтраком Диана была в рубиновом комплекте и в платье винно-красного шелка, которое обрисовывало все так, что можно и без него. Кажется, нижнее платье она просто намочила, чтобы то липло к ногам и подчеркивало фигуру.
 Диана была довольна и счастлива, хлопала ресницами и благодарно смотрела на короля. Настроение ей портило только одно: диадему надеть нельзя. А хочется…
 А нельзя.
 Мария была без украшений. Тонкий золотой обруч она надевала машинально, а все остальное – она тут елкой не нанималась! Это золото, оно тяжелое, массивное, от сережек через два часа уши отваливаются, браслеты вместо кастета носить можно…
 Да и вообще она была не в форме. Сидишь тут, думаешь, накроет тебя токсикозом – или нет? Пока вроде все нормально, но лучше не рисковать. Еду она себе потом найдет, а вот если ее стошнит за столом или рядом… нет уж! Лучше не надо так рисковать!
 Так что Мария крошила хлеб и ковыряла кусок ветчины, делая вид, что кушает. Получалось плоховато, придворные отметили и ее усталый вид, и синяки под глазами, но молчали. Впрочем, недолго. Чтобы Дианочка удержалась?
 – Ваше величество, – конечно, обращалась она к королю, – умоляю! Разрешите мне носить диадему! Она так пойдет к моим глазам. – Судя по движению пальчика, глаза у Дианы находились где-то в районе выреза. Может, она моллюск? Но Иоанн смотрел с удовольствием.
 – Хм… ваше величество, даруем Диане это разрешение?
 Ах ты ж… козел мелочный! Мария и так была невысокого мнения о короле, а теперь оно вообще под плинтус закатилось. Но первое правило любой хорошей ссоры она помнила. Надо не отвечать на заданный вопрос, а атаковать самой.
 – Простите, ваше величество? Я прослушала… что ей еще подарить, кроме дешевеньких побрякушек?
 Иоанн насупился.
 – И чем же вы таким были заняты, что не слушаете своего короля?
 – Смотрела на Диану, – честно ответила Мария. – Пыталась понять, она платье специально намочила или от восторга описалась?
 Диана побагровела так, что рубины слились с ней по цвету. Придворные поневоле захихикали.
 – Лужи нет, ваше величество, – доложил Колючка.
 – Тогда, может, лекаря пригласить? Или девушке прописали холодные обертывания? Вы не больны, эрра Эрсон? Вот и цвет лица у вас какой-то странный, и булькаете подозрительно… с вашего позволения, ваше величество, я пойду. Заразиться не хочется.
 – Я такого позволения не давал, – громыхнул Иоанн.
 – Позволения не дают, развода не дают, денег на расходы – и то не выдают, – печально произнесла Мария. – Многоликий, куда я попала? Что бы сказал мой покойный отец-король?
 Иоанн побагровел и вылетел из-за стола.
 Жена, да…
 Про Картен она вовремя напомнила, а то ждал бы ее громадный скандал. Но принцесса Картена – это не девка из подворотни, с ней лучше не терять осторожности. Саймон за сестру из принципа порвет на части. Если бы Мария хоть ругалась, если бы скандалила, кричала, с чем-то не соглашалась… так она даже на развод уже согласилась! А что условия получше выбивает, так оно и понятно!
 Только вот…
 Иоанн что есть силы шарахнул кулаком в стену.
 Вот что тут скажешь? Если даже самому себе признаваться не хочется? Если… ему с Марией так хорошо никогда раньше не было. И ни с кем другим тоже, словно не женщина в его руках, а жидкий огонь, и глаза у нее такие, и вообще…
 Это ЕГО жена!
 Он у нее первым был, и единственным, а сейчас что – она уйдет? И просто так, не в монастырь? Что-то подсказывало Иоанну, что Мария долго в одиночестве не останется! Что он – не видит, как на нее все эти придворные кобели смотрят? Ихорас, и тот! Да что казначей! Что канцлер, который так и косится, да не на Диану, на королеву!
 Колючка – и тот поддался!!!
 Колючка!!! Его верный шут, который лишний раз к королеве и не подходил, и не трогал, такая, мол, она нежная, обидеть боишься! А сейчас что случилось?!
 Может, об этом с Колючкой и поговорить?
 Почему они все смотрят на Иоанна так, словно он золото на навоз меняет?!
 Да что происходит вообще?!
 Диана моложе, красивее, у нее сись… тут понятно! А Мария… как она смотрит, как двигается, как танцевала… Иоанн еще раз шарахнул кулаком в стену и распорядился:
 – Колючку сюда! Живо!
 Слуги кинулись исполнять приказ короля.
 * * *
 Анна сидела в саду и читала книгу.
 Историю знать надо, тут мама была беспощадна. И учителя тоже. Так что Анна пробиралась через времена правления Сиртана Третьего, как кабан через камыши. Только что не хрюкала от возмущения.
 Да кому оно надо? Подумаешь, жил тот Сиртан, а потом помер! Все жили и все помирают, судьба такая! Чего ей-то это все учить? И как его чуть дядюшка родной не сверг, и как Сиртан себе престол отвоевывал, и как с кочевым племенем договорился… войны все эти. Скучно!
 Вот мама как-то так умеет рассказывать, что интересно становится, а учителя – нет. Нудят и нудят себе, даты, цифры, войны, а живых-то людей за ними и не видно.
 Анна коснулась пальцем куклы, которая лежала рядом.
 – Тебе тоже скучно, Мари.
 Куклу звали почти как маму. Только вот мама сейчас занята, она у священника, и придет, когда освободится. С ней и история станет интереснее, точно.
 Зашуршали по дорожке чьи-то шаги, Анна подняла голову. Мама?
 Нет.
 По тропинке между кустами роз шел его высочество Вернер. Анна невольно скривилась. Вот