Зерно возил меня кругами до самого захода солнца. Иволга помог слезть, а когда я застонал, с трудом сдержал смешок.

– Ты смеешься над Рукой императора? – резко спросил я, чувствуя острое желание помассировать затекшие бедра. – Надеюсь, ты понимаешь, что любая моя неудача отразится на тебе? Рука-Вестник имеет право тратить мое время, но не ты.

Он прищурился.

– Ладно, – сказал он. – Я позабочусь о Зерне, если ты считаешь, что чистить лошадь ниже твоего достоинства.

Я уловил насмешку в его тоне, но у меня не было желания и дальше унижаться, обмениваясь колкостями с испорченным сыном аристократа, и я повернулся, собираясь уйти.

– Возможно, тебе потребуется сидеть на подушке во время обеда, – сказал он мне вслед.

Я бросил на него мрачный взгляд, но ничего не стал отвечать и побрел в свои покои.

Через две недели я был сыт по горло. Тот незначительный прогресс, которого мне удалось добиться, не стоил затраченных усилий. Я мог управлять Зерном, пока он шел шагом, но сразу напрягался, как только тот переходил на рысь. Я падал каждый день и хорошо если один раз, а Иволга с неизменными насмешками помогал мне подняться.

– Взбодрись, Рука-Ольха, – сказал он однажды, когда я снова садился в седло. – Нет позора в том, чтобы упасть с лошади. Да, пятилетний гирзанец лучше тебя держится в седле, но зато ты его с легкостью победишь, когда дело дойдет до поэтических состязаний.

– Лучше получить мозоли на пальцах от кисточки, чем на заднице от седла, – пробормотал я. – На имперских экзаменах не требуется умение ездить на лошади.

– А это есть мера чего-то стоящего? – неожиданно холодно спросил Иволга. – И не важно, является ли оно частью экзаменов?

Он говорил так, словно я его оскорбил, что лишь усилило мой гнев. Он подверг мои слова сомнению – слова старшего брата, занимавшего более высокое положение в иерархии империи, – и постоянно надо мной насмехался. Причем он обижался на то, как я себя с ним вел, словно заслуживал большего уважения, чем я, – и это казалось мне не просто абсурдным, но и самым вопиющим из его оскорблений.

Оставшуюся часть урока я молчал, позволив гневу превратиться в твердые дымящиеся угли. Иволга говорил мало, указывая лишь на незначительные ошибки в моей осанке, положении ног в стременах или на то, как следовало держать поводья. Казалось, он находил малейшие недостатки, словно старался показать мне свое превосходство. Когда мы закончили, я бросил ему поводья.

– Почисти мою лошадь, – негромко сказал я. – У меня дела с Рукой-Вестником.

Он посмотрел на поводья в своей руке.

– Рано или поздно тебе придется научиться ухаживать за лошадью.

– Не сегодня, – сказал я, поворачиваясь, чтобы уйти, а потом негромко добавил: – И не ты будешь меня учить.

Я отыскал Руку-Вестника, он потягивал хлебное вино и практиковался в каллиграфии. В его комнате лежали дюжины листов рисовой бумаги. На каждом он писал в небрежном, свободном стиле одну и ту же логограмму, архаическую форму слова «лошадь».

Он поднял глаза, когда я вошел в комнату, и предложил сесть. Мне пришлось освободить место от листов бумаги.

– Как твои уроки с Иволгой? – спросил он.

Не дожидаясь ответа, он обмакнул кисточку в чернила и начал рисовать на следующем листке бумаги – ему потребовалось всего одно уверенное движение, чтобы повторить ту же логограмму. Потом он поднес листок к свету лампы, состроил гримасу и отбросил листок в сторону.

– Мы с Иволгой не нашли общего языка, – ответил я, проглотив слова «невыносимый» и «неотесанный». – Я полагаю, что мое обучение верховой езде будет более эффективным с другим инструктором.

– Эффективным или приятным? – спросил он, протягивая руку за другим листом бумаги.

– Если бы мое обучение было более приятным, – ответил я, – мне удалось бы лучше фокусировать внимание, а не пребывать в постоянном раздражении.

– Хм-м-м. – Рука-Вестник выбрал новый лист бумаги, положил его перед собой на письменном столе, после чего прижал двумя пресс-папье.

– И кого бы ты предпочел?

– Сыновей губернатора обучает верховой езде кочевник из Гирзана.

– О да, Юл Пекара. – Бумага зашуршала под пальцами Руки-Вестника, затем он протянул руку к кисточке. – Командующий кавалерией провинции Найэн. Тебе не кажется, что неправильно тратить его время таким образом?

Я хотел указать на разбросанные по комнате листы бумаги, чтобы обратить внимание Руки-Вестника на напрасно потраченное время, но промолчал. Он приложил кисточку к бумаге, написал логограмму и отбросил листок так же быстро, как предыдущий.

– В любом случае, – сказал я, – наши отношения с Иволгой не заладились.

– Ты считаешь, что в этом виноват Иволга? – спросил Рука-Вестник, разглаживая следующий листок.

– Конечно! – сразу ответил я. – Он демонстрирует мне только презрение.

– А что показываешь ему ты? – Рука-Вестник написал логограмму и поднес листок к свету.

У меня не нашлось ответа на его вопрос. Если подумать, я вел себя с Иволгой холодно и отстраненно.

Но кто мог бы меня в этом винить? Он начал наши отношения с открытой насмешки.

– Ты знаешь, почему почерк является частью имперских экзаменов? – спросил он, продолжая изучать написанную логограмму.

– Почерк отражает характер писавшего, – ответил я.

– Он отражает темперамент, – поправил меня Вестник. – Вот цитата из мудреца Бегущего-по-Воде: «Энергия, присутствующая в теле и разуме в момент письма, видна в движениях кисти». При внимательном изучении образца почерка – и правильном понимании контекста, в котором он написан, – можно многое узнать о личности и наклонностях человека. Люди гораздо меньше следят за своим почерком, чем за выражением лица, интонациями и даже языком тела. Однако мастера каллиграфии владеют кистью настолько, что могут показать тот темперамент, который пожелают. Например, я пытаюсь поймать твое беспокойство в этой логограмме для лошади.

Он протянул мне листок. Как мне показалось, эта логограмма ничем не отличалась от остальных. Она была написана легко и быстро, и я не смог уловить в ней никаких признаков тревоги. И не почувствовал в ней отражения собственных чувств.

Рука-Вестник забрал у меня листок.

– Фу! Опять не получилось.

Он отбросил листок и потянулся за следующим.

– Должно получиться идеально, ты же понимаешь, – сказал он.

– И что в ней неправильного? – в недоумении спросил я; мне никак не удавалось понять, чего пытался добиться Рука-Вестник.

– Именно! – Рука-Вестник вновь обмакнул кисточку. – Как и все остальные, технически она безупречна, но ей не хватает чего-то, не поддающегося определению. Такая же история и с тобой, Ольха, – твоя внешняя безупречность скрывает тайный недостаток. Некую осторожность, из-за которой с тобой скучно пить. – Он написал еще одну логограмму и разочарованно вскинул