Дмитрий Семенович еще немного постоял, глядя на проносящиеся под дождем машины и спешащих прохожих, открыл дверь подъезда и, прихрамывая, стал не спеша подниматься к себе на этаж. На площадке между вторым и третьим этажами сидели на подоконнике несколько парней лет по шестнадцать-семнадцать и курили анашу. Уж этот запах он еще с Афгана помнит, многие тогда этим баловались. Среди парней был и сосед, живущий над ним, великовозрастный болван тридцати пяти лет, нигде не работающий, да и вообще семья их была неблагополучная.

– Вы чего тут расселись? – спросил он. – Да еще и курите хрен знает что.

Парни не только курили, они еще прихлебывали какое-то пойло, разящее сивухой, а двое что-то грели в ложке над зажигалкой.

– А ну пошли вон, а тебе, Валерка, вообще должно быть стыдно, здоровый лось с малолетками связался! – Может, надо было бывшему полковнику промолчать, но все уже было сказано.

– Дед, бл*, пошел на х*р, – проговорил один из тех, кто что-то грел в ложке, а когда отвлекся, ложку наклонил, и из нее полилась какая-то жидкость.

– Сука, ты что делаешь, козлина, – вызверился его напарник.

– Да я… да это этот козел виноват, из-за него, козла, все пролил, – пробурчал провинившийся и, не говоря больше ничего, попытался ударить Дмитрия Семеновича.

Но старый солдат уже ожидал чего-то такого, поэтому среагировал вовремя и немного отклонился, отодвигаясь, и парень провалился. И точно бы скатился по ступеням вниз и даже, может, сломал бы себе шею, не придержи его за куртку полковник. Вот только сзади вдруг что-то его обожгло, а потом скрутило болью, и боль была страшная. В глазах все помутилось, и Дмитрий начал падать, он ухватился за перила и попытался устоять, и, уже теряя сознание, услышал:

– Ты что, сучара, наделал, ты же его убил, валим на х*р отсюда.

А Дмитрий Семенович упал на заплеванную, холодную бетонную площадку и умер.

* * *

Пришел он в себя неизвестно где, вокруг было темно, хоть глаз выколи. Он попытался осмотреться, но ничего не получилось. Тело не слушалось, и оставалось только тупо пялиться в одну точку перед собой. В этот самый момент он вспомнил все, что с ним происходило.

«Неужели я выбрался, – мелькнула мысль, – а, может, эти уроды вызвали скорую, и я теперь в больнице?»

– Ну и чего мы будем с ним носиться? – Услышал он голос, который был совсем рядом, но никого не увидел.

– Что сказали, то и будем делать, – ответил другой голос, – хватит и того, что мы с тобой попали сюда. Это же надо было тебя послушать, а теперь что, понижение, а если еще совершим проступок, забудь обо всем. Так и будем на сортировке пахать.

– Слушай, а чего с ним возиться, давай отправим его на нижний план, и все.

– Нельзя, сказали обеспечить нормальное перерождение. Почему, не знаю.

– Нельзя, нельзя, как надоело мне все это, то нельзя, это нельзя. А когда уже льзя будет?

– Нет такого слова. Ирит, слушай, что я тебе говорю, я – старший, и твоя обязанность безоговорочно выполнять приказы. Ты все сделал, что я тебе раньше говорил?

– Ой, да что там делать, все, можешь отправлять.

С этими словами все вокруг Дмитрия Семеновича закружилось, ему показалось, что его словно засасывает в какую-то воронку. И еще он вдруг понял, что у него нет тела, а в самый последний момент, когда он куда-то полетел, вдруг услышал:

– Ты что творишь, придурок, у него ведь не стерли память о прежней жизни, теперь точно нас…

Что там говорили дальше, Дмитрий не слышал, все звуки и чувства отключились.

* * *

Во второй раз он пришел в себя на небольшой лесной поляне. Как только он стал себя ощущать, в него ворвались запахи скошенной травы, влажной земли и всего того, чем пахнет знойный летний день. Дмитрий Степанович увидел, что стоит с косой-литовкой в руках, прижимаясь к чему-то мягкому и теплому. А на него наступает какое-то чудище, смахивающее на лохматого медведя недоросля, с вытянутой мордой, пастью, как у крокодила усеянной большими зубами, какими-то наростами на голове и почему-то длинным крысиным хвостом. От этого существа разило невыносимой вонью, которую Дмитрий не сразу почувствовал, но когда унюхал, его желудок чуть не вывернуло. Эта неизвестная ему образина шипела, плевалась и периодически прыгала вперед, атакуя.

В голове вдруг ясно прозвучало: «Ударь его косой, и он убежит, ударь, тебе говорят…» Дмитрий Семенович понял, что стоять нельзя, надо попытаться нанести этому медведе-крокодилу какую-нибудь рану и тогда можно будет сбежать. Он опустил косу, которую держал, в траву и стал ждать, когда тварь приблизится. Та, видя, что острого предмета, которого она опасалась, нет, стала медленно приближаться. Вот он, момент! Дмитрий резко со всей силы махнул косой, удар вышел удачный, он попал в бок образине и прилично его распорол. Тварь завизжала и кинулась наутек. Дмитрий тоже развернулся, чтобы бежать, но запнулся и упал. А еще он увидел, к чему прижимался, – это была девчонка лет семи-восьми, испуганная и зареванная.

«Твою налево, – подумал он и грязно выругался, тоже про себя, – куда я попал? Так, Дима, без паники, разберемся, надо же, живой!» – вертелось в его голове, и эта мысль отдавала болью.

– Помоги встать, – прохрипел он.

Девочка кинулась к нему и потянула его за руку. С горем пополам ему удалось подняться на колени. Голова закружилась, и его стошнило, рвало его желудочным соком и желчью. После того как рвать его перестало, он вытерся рукавом вымазанной в траве и земле рубахи из такого же полотна, как и платье у Лизки. Откуда к нему пришло знание ее имени, он не знал. Осмотрел себя и понял, что находится в теле мальчишки лет четырнадцати-пятнадцати. Лизка глянула не него и снова заплакала.

– Ты как вурдалак, – сказала она сквозь слезы, – весь в крови, рубаху и порты все в зеленке и земле изгваздал, да кровищей залил. Дай-ка, посмотрю, – проговорила она, всхлипывая. – Ой, мамочки, царица небесная, голова у тебя, Димка, пробита, – и она снова заплакала. – Говорила, не надо в лесу косить, обкосили бы опушку и все, а ты: «Давай,