Он ускорил шаг, почти побежал. В голове билась только одна мысль – Милава, Всеслав. Где они? Живы ли?

Вороны, кружившие над деревней, вдруг взмыли вверх, потревоженные его бегом. Их карканье напоминало издевательский смех. Арсений остановился у покосившегося плетня, некогда окружавшего его двор. Сейчас от него остались лишь обугленные колья.

Двор был пуст. Ни тел, ни следов борьбы. Только опрокинутая бочка с водой да разбросанные поленья. Кузнец замер, вглядываясь в останки своего дома. Стены еще стояли, хотя дверь была выбита и валялась в стороне. Внутри царил полумрак.

– Милава! – крикнул он, и его голос прозвучал неестественно громко в мертвой тишине. – Всеслав!

Никто не ответил. Только ворон, сидевший на обломке крыши, насмешливо каркнул и улетел прочь.

Иван следовал за Арсением, его губы шевелились в безмолвной молитве. Древние слова, обращенные к богам, казалось, растворялись в воздухе, напитанном горем и пеплом. Знахарь старался сохранять спокойствие, но внутри него нарастало понимание, которое он не мог больше держать в себе.

– Арсений, – голос Ивана звучал тихо, но каждое слово било, словно молот по наковальне. – Ты же видишь… Всех молодых увели. Женщин, детей, парней крепких. Всех, кто может работать.

Кузнец замер, не оборачиваясь. Его широкие плечи напряглись, а руки сжались в кулаки так, что побелели костяшки.

– Ловчая дружина никогда не берет стариков и больных, – продолжил знахарь, подходя ближе. – Им нужен товар, который можно продать. Холопы для княжеских земель или рудников.

Слова падали тяжело, каждое резало слух Арсения, словно острый нож по обнаженной коже. Он знал это и без Ивана, но услышать правду вслух было невыносимо.

Гнев поднимался изнутри, заполняя каждую частицу его тела. Это был не просто гнев – это была ярость, первобытная и всепоглощающая. Ярость человека, у которого отняли всё. Он чувствовал, как она клокочет в груди, требуя выхода, требуя крови тех, кто разрушил его мир.

– Они оставили только тех, кто для них бесполезен, – Иван положил руку на плечо кузнеца. – Стариков, немощных…

Арсений резко обернулся, его глаза горели.

– Всеслав… – выдохнул он. – Мой сын…

Знахарь кивнул, понимая ход мыслей кузнеца. Если следовать жестокой логике работорговцев, парализованный юноша не представлял для них ценности. Возможно…

Арсений рванулся к дому, перепрыгивая через обломки. Надежда, слабая, как догорающий уголек, затеплилась в его сердце. Если Ловчие следовали своим правилам, если им нужны были только здоровые и сильные…

Арсений переступил порог родного дома, и его глаза не сразу привыкли к полумраку. Сквозь дыры в крыше пробивались тусклые лучи заходящего солнца, освещая хаос, в который превратилось его жилище.

Изба была перевернута: лавки, посуда, раскиданные вещи – грабители не церемонились. Глиняные горшки разбиты, ткани разорваны, деревянные ложки, которые он сам вырезал долгими зимними вечерами, валялись среди мусора. Вся его жизнь, вся его история была разрушена, а ячейка быта превратилась в поле боя. Арсений замер, зная, что это не просто потеря, а большое горе.

Иван опустился на колени рядом с Всеславом, его движения были точными и уверенными. Из холщовой сумки он достал чистую тряпицу, прижал её к ране на груди юноши. Ткань мгновенно пропиталась алым.

– Держись, парень, – прошептал знахарь, осторожно приподнимая голову Всеслава.

Арсений застыл в дверях, не в силах сдвинуться с места. Холодное дыхание страха сковало его тело, заморозило кровь в жилах. Сын лежал на полу среди обломков их прежней жизни, бледный, как первый снег. Его дыхание было прерывистым, глаза закрыты, а на груди зияла рана – работа ловчих, которые решили, что парализованный юноша не стоит даже верёвки на запястьях.

Всеслав застонал, его пальцы дрогнули. Тело казалось чужим, брошенным, словно сломанная кукла. Грудь поднималась и опускалась в неровном ритме, но он был не в силах пош

Арсений упал на колени рядом с сыном, не обращая внимания на осколки разбитой посуды, впивающиеся в кожу. Руки его дрожали, когда он коснулся холодного лба Всеслава.

– Сынок, – прохрипел он, голос сорвался, застрял где-то в горле. – Я здесь.

Иван действовал быстро и уверенно. Его пальцы, привыкшие к лечению ран, ощупывали тело юноши, оценивая повреждения. Тряпица, прижатая к ноге Всеслава, уже пропиталась кровью.

– Рана глубокая, но не смертельная, – проговорил знахарь, доставая из сумки пучок сухих трав. – Если остановим кровь, у парня есть шанс.

Арсений сжал кулаки так, что ногти впились в ладони. Страх и ярость боролись в нём, словно два волка. Страх за сына, за его жизнь, которая утекала вместе с кровью. И ярость – слепая, первобытная – на тех, кто посмел поднять руку на беспомощного юношу.

– Милава… – прошептал Всеслав, не открывая глаз. – Мама…

Эти слова полоснули Арсения острее ножа. Где сейчас его жена? Что с ней? Жива ли? Картины, одна страшнее другой, замелькали перед глазами. Милава в рабских цепях, Милава под плетью надсмотрщика, Милава, проданная в далёкие земли…

– Помоги мне, – голос Ивана вырвал кузнеца из пучины кошмаров. – Нужно перенести его на лавку.

Всеслав застонал громче, когда они осторожно приподняли его. Тело юноши, истощённое болезнью и новой раной, казалось невесомым в руках отца. Арсений помнил, каким крепким был его сын всего несколько месяцев назад – широкоплечий, сильный, полный жизни. Теперь же он держал на руках лишь тень прежнего Всеслава.

– Держись, сынок, – шептал Арсений, укладывая юношу на уцелевшую лавку. – Просто держись.

Арсений наблюдал за движениями рук знахаря с напряжением, которое сковывало каждую мышцу его тела. Иван работал молча, лишь иногда прося подать воду или чистую тряпицу. Его пальцы двигались с уверенностью человека, тысячи раз делавшего подобное. Но сейчас эти руки держали не просто раненого – они держали жизнь сына Арсения.

Всеслав дышал прерывисто, его грудь поднималась и опускалась в неровном ритме. Каждый вздох казался Арсению маленькой победой над смертью. И с каждым таким вздохом в памяти кузнеца всплывали образы прошлого – Всеслав, делающий первые шаги; Всеслав, впервые взявший в руки молот; Всеслав, смеющийся у реки вместе с друзьями.

Эти воспоминания теперь казались осколками разбитого зеркала – острыми, ранящими, невозможными для соединения. Жизнь, которую они знали, превратилась в пепел, как и большая часть их деревни.

– Он сильный, – проговорил Иван, накладывая травяной компресс на рану. – Сердце бьётся ровнее.

Арсений кивнул, не доверяя своему голосу. Беспокойство грызло его изнутри, не позволяя даже на мгновение допустить мысль, что Всеслав может не оправиться. Слишком много потерь за один