— Э-э… здравствуйте, мастер-князь, — дрожащим голосом выдавил пришлый. — Простите, что… без предварительного звонка… Я… Меня направили из столицы.

— Из столицы? — переспросил я с показным удивлением, словно говоря: «Какая ещё столица? Какие проверки? Мы здесь вообще-то мирно жили».

Ревизор сглотнул, будто понимал: вот сейчас и решится, съест ли его Аргумент. или всё же можно будет обойтись неловким разговором.

— Гаврила Платонович Дроздов, — выпалил парень так быстро, будто представлялся под дулом револьвера. — Из Имперского экологического фонда… по распоряжению отдела… э-э… я прибыл… чтобы… э…

Он запутался в ремне рюкзака, дёрнул плечом, качнулся так, что сетка снова съехала на глаза, но чудом устоял. Поспешно расправил шляпу, смутился ещё сильнее, будто только что выдал государственную тайну, и внезапно умолк. Замер, как гимназист, которому показалось, что он сказал что-то не то и теперь его отправят обратно в столицу пешком, с его же рюкзаком в качестве наказания.

Аргумент выразительно фыркнул, в этом фырканье было всё: и оценка гостя, и лёгкое осуждение, и предупреждение о том, что пёс терпеть его долго не намерен.

Мне пришлось очень постараться, чтобы держать лицо. Особенно когда боковым зрением заметил, как Морозов мрачно смотрит на пришлого.

Атмосфера утра вдруг обрела какой-то домашний, почти тёплый оттенок. Будто на пороге стоял не ревизор, а дальний родственник, случайно заплутавший в пути.

— Из экологического, значит? — медленно протянул Морозов. Он потер ладонью подбородок, внимательно рассматривая гостя, словно тот был редким зверьком, занесённым в список вымирающих животных. — Уж не по поводу ли того самого оленя, которого недавно зафиксировала комиссия во главе с мастером Костомаровым?

— По поводу него, да! — с готовностью подтвердил парень, будто рад, что хоть на один вопрос может ответить без запинки.

И выглядел он в этот момент так, будто впервые за последнее время почувствовал твёрдую почву под ногами. Хотя Аргумент эту почву ему всё ещё не гарантировал.

— И почему же вы сразу не поговорили с Николаем Арсентьевичем, — лениво уточнил воевода, кивнув в мою сторону. — Ну, или с мастером Костомаровым?

— Сперва я хотел… э… немного ознакомиться с городом, — пробормотал ревизор.

Получилось это так неловко, что даже пауза после его слов показалась убедительнее, чем объяснение. Он сам понял, как именно это прозвучало, и быстро умолк, будто надеялся, что никто не заметит этой фразы.

— Поздравляю, — отозвался Морозов с каменным выражением лица, достойным памятника воинской славы. — Ознакомились. Не все выживают после таких экскурсий. Так что вам очень повезло. Те приезжие, кто возвращаются с Рабочей стороны невредимыми, обычно становятся местными легендами.

От этих слов парень вздрогнул так резко, будто его хлестнули по спине невидимой плетью. Попятился на шаг. Ровно настолько, чтобы Аргумент недовольно заворчал, напоминая, что территория под охраной.

Я отметил, как лицо гостя побледнело до оттенка свежевыстиранной рясы синодников. Глаза же округлились так, что стали похожи на две серебряные монеты, только что вытащенные из кошелька.

Кажется, бедняга от страха даже не уловил подтекста: Морозов явно дал понять, что прекрасно в курсе его утренних приключений и блужданий по городу.

Но ревизор сейчас был слишком занят тем, чтобы не упасть в обморок на моём крыльце.

— Как добрались до княжеского особняка? — поинтересовался Морозов самым невинным тоном.

— Н-н-н-ормально, — протянул Гаврила, при этом так дёрнув подбородком, будто пытался удержать остатки достоинства. — Ну… вернее… сегодня с утра я осознал, что мой план находиться в городе инкогнито потерпел неудачу.

— Это мы уже поняли, — тихо произнёс воевода, но ревизор, кажется, был слишком занят самобичеванием, чтобы услышать.

— В вашем городе совсем нет карт местности, — продолжил парень с обиженным видом.

Морозов приподнял бровь, словно перед ним сидел человек, впервые увидевший ложку и пытающийся понять её предназначение.

— А зачем они? — искренне удивился он. — Местные знают окрестный лес без карт. Кто же будет покупать такой товар?

— Логично, — мрачно признал Гаврила, явно не ожидая, что его аргумент сломается так быстро и без борьбы. — Потом я хотел отправить письмо в столицу.

Тут он уже понизил голос и продолжил:

— Но по ошибке пришёл на телеграф. И скажу я вам… городской телеграфист — очень уж неприятный тип. Письмо отправлять отказался наотрез. И ещё угрожать начал.

Морозов лишь пожал плечами.

— Так правильно отказался, — заметил он. — Телеграф телеграммы отправляет, а не письма. У него такая должностная инструкция.

В его голосе прозвучало то самое простое северское «что тут непонятного?», от которого люди со стороны обычно начинают пересматривать свои жизненные приоритеты.

А Гаврила стоял, растерянно моргал и, казалось, впервые осознал, что эта поездка в Северск стала чем-то вроде экзамена, который сегодня приходится сдавать без подготовки.

— А потом я заблудился в городе и попал на Рабочую сторону, — выдохнул ревизор с тем отчаянием, с каким обычно признаются в смертных грехах.

— Страшное место, — с серьёзным видом подтвердил воевода.

Гаврила так рьяно закивал, что его сетка снова съехала набок:

— Там все такие подозрительные. Каждый второй спрашивал кто я таков и чего там забыл. Мне помогло лишь то, что у меня быстрые ноги. Но я подумываю над тем, что стоит держать при себе спички и пачку хоть каких-то захудалых папирос. Сам я не имею дурной привычки курить, но вот жители того района…

— Работного, — с готовностью напомнил я.

— Именно. Мне показалось, что каждый встречных считал своим долгом спросить у меня спичку или папиросу.

— Сдается мне, что спрашивали они не для того, чтобы вы их угостили, — усмехнулся воевода. — И если бы не ваши быстрые ноги…

— Я так и подумал, — закивал гость. — Мне пришлось звонить моему душеправу в столицу сразу после того, как я заселился в гостиницу. Чтобы он помог мне справиться с панической атакой, которую вызвало блуждание по… этому ужасному месту.

— Понимаю, — кивнул Морозов. Понимал он, конечно, ровно настолько, насколько медведь понимает переживания грибника, заблудившегося в малиннике. Но виду не подал. Лишь уголок губ предательски