— А это здание строили еще до императора Павла, — пробормотал я, рассматривая дом.

— Одно из первых заложенных в городе, — гордо сообщил Морозов. — Чтобы поддерживать связь с княжеством.

Я только кивнул, поднялся по ступеням крыльца и потянул на себя тяжелую створку.

Главный зал был просторным, с высоким сводчатым потолком, расписанным потускневшими орнаментами в виде лавровых ветвей и почтовых голубей. В центре висела на цепях массивная бронзовая люстра, когда-то сверкавшая, а теперь покрытая патиной. Свет падал неровно, и тени от решёток ложились на пол похожими на страницы раскрытой книги полосами.

Пол был каменный, с вкраплениями белого мрамора, и каждый шаг отдавался под высоким потолком гулким эхом.

Слева от входа, за деревянной решёткой, украшенной резьбой и гербовыми виньетками, шли столы, за которыми находились рабочие места почтовых служащих. А справа расположились кабинки с таксофонами.

На стенах висели пожелтевшие афиши: «Письма по Империи — за три дня!», «Гарантия доставки. Проверено временем!». И при виде их я с трудом сдержал улыбку.

За стойкой регистрации сидел усталый человек лет пятидесяти, в синем мундире работника почты. Рядом с ним стоял неприметный паренек в серой приютской робе, который увлеченно рассматривал стенды с газетами, но я заметил, что он то и дело оборачивается, цепко осматривая зал. Словно проверяя, не пришел ли кто.

Заметив нас, почтмейстер вышел из-за стойки и склонил голову в приветствии:

— Добрый день, мастера, — начал он. — Какая неожиданная честь… Чем могу быть полезен?

— Из столицы к нам должен был прибыть ревизор, — сказал я. — Не заходил ли он к вам сегодня?

Почтмейстер покачал головой.

— Никого не было. Из последнего — только дорожный курьер из Белоозёрья. Но он отбыл ещё утром.

Паренек за его спиной вдруг лукаво улыбнулся и кивнул, будто подтверждая слова почтмейстера. Я же почувствовал, как внутри растёт то знакомое ощущение тревожного ожидания, когда всё складывается слишком логично, но всё же неправильно.

— Спасибо, — произнес я, и почтмейстер кивнул:

— Могу еще быть чем-то полезен? — уточнил он.

— Нет, — ответил я, и старик вернулся за стойку.

Морозов стоял чуть позади, задумчиво осматривая зал. В углу хлопали двери сортировочной. Несколько работников в выцветших мундирах, аккуратно перекладывали посылки, не обращая на нас никакого внимания.

— Значит, сюда он так и не добрался, — довольным тоном произнёс Морозов.

Я кивнул, и воевода улыбнулся:

— Видит Всевышний, мы сделали все, что могли, чтобы обезопасить этого дурака от проблем, — произнес он. — Пора и честь знать. А то обед мы пропустили, а если и к ужину опоздаем, Никифор весь вечер ворчать будет.

— А ревизор? — с сомнением уточнил я. — Если он действительно ушёл один, стоит ли выслать людей на поиски? Или направился в лес напрямую.

Воевода хмуро посмотрел в окно:

— Солнце повернуло на закат, Николай Арсентьевич, — сказал Морозов. — И если этот столичный гость не совсем выжил из ума, он не подойдет к лесу даже на километр.

— Не извольте беспокоиться, мастер-князь, — послышался за спиной звонкий мальчишеский голос.

Я обернулся. В нескольких шагах от меня стоял тот самый приютский парнишка, который рассматривал газеты.

— Мастер Зубов разослал ориентировки патрулям и нас попросил за гостем приглядеть, — произнес парень, заметив, что я обратил на него внимание. — Так что из города столичного никто не выпустит. Даже если он очень того захочет. Посмотрит Северск, да спать пойдет.

— Вот как? — удивился я. — Ну, спасибо.

Воевода же достал из кармана мелкую купюру и протянул ее мальчишке:

— Вот, за труды.

— Да не стоит, — начал было паренек, но я заметил, каким взглядом тот смотрит на деньгу.

— Бери-бери, раз дают, — улыбнулся воевода.

— Спасибо, дядь, — поблагодарил мальчишка и быстро схватил купюру, незаметно пряча ее в карман. А затем показал мне знак, что все будет хорошо. Воевода же повернулся ко мне и произнес:

— Ну вот, можно ехать домой. Раз Зубов сказал, что с этим пришлым ничего не случится, значит, так оно и будет.

Я только кивнул. Мы попрощались с почтмейстером и вышли из здания. Вечер опускался на город мягко, почти незаметно. Небо окрасилось в глубокие тона — от перламутрового серебра до густого вишнёвого у горизонта. Ветер приносил прохладу с реки.

— Все равно переживаю я за этого ревизора, — пробормотал я, спускаясь по ступеням крыльца.

Воевода усмехнулся с иронией, что приходит только к людям, которые достаточно повидали в жизни.

— Ему полезно. Будет наука дураку: как приезжать инкогнито и устраивать самодеятельность в чужом краю. Пусть сам убедится, что Северск не место для самовольных прогулок.

Я усмехнулся в ответ:

— Хорошо сказано. Теперь одно мы знаем наверняка: ревизор хоть и себе на уме, но не связан с «Бастионом».

Воевода повернулся ко мне и с интересом уточнил:

— С чего вы взяли?

— Если бы это было так, ревизор бы встретился с представителями мануфактурщиков, — пояснил я. — Он никому не сообщал о своем визите, а значит, мог бы действовать, не скрываясь. И скорее всего, за завтраком его бы заметили не одного, а в компании кого-нибудь из «Бастионовцев».

— Логично, — согласился Морозов, подошел к машине, открыл дверь, сел за руль. Я обернулся, бросил последний взгляд на почтовое здание, в окнах которого отражались косые лучи солнцв, словно последний отблеск дня цеплялся за стекло, не желая уступать ночи. А затем сел в салон. Воевода завел двигатель, и авто выехало на дорогу.

Я устроился поудобнее, положив локоть на подлокотник, и позволил себе на мгновение просто смотреть на город. Как Северск медленно укрывается вечером, будто натягивает на плечи тёмный шерстяной плед. Один за другим вспыхивали уличные фонари, отражаясь в мокром булыжнике мостовой. В окнах зданий мелькали загорающиеся лампы. Редкие прохожие торопились домой, на углу, у лавки торговка запирала дверь, а неподалеку двое мальчишек, гоняли мяч по брусчатке. Всё казалось тихим, размеренным и спокойным. Неторопливым.