— Понятно, — протянул Морозов. — Значит, человек серьёзно подошёл к делу.

Распорядитель облегчённо вздохнул, но всё же не удержался от вопроса:

— А он… не от самого…

Парень поднял к потолку палец и понизив голос, продолжил:

— Не от императора, часом?

Морозов смерил его тяжёлым взглядом и коротко ответил:

— Официально нет. Но всё возможно.

Парень побледнел, прижал дрожащие пальцы к жилету.

— Значит, там устроился… — усмехнулся я, щурясь и стараясь разглядеть столы у окон. Но, кроме аккуратно сложенных салфеток и нескольких неубранных тарелок, никого из посетителей не обнаружил.

— Ушел уже, — сообщил распорядитель. — Скажу я вам: горазд это пришлый поесть. Толку, что тощий как щепка, а ухи умял две порции и карпа подчистую. Наверное, командировочные у него знатные, — с осуждением, но и долей зависти добавил он. — Но подарки не берет…

— Что? — удивленно переспросил я, не до конца понимая, куда ведет собеседник.

— Ну, как же, — парень понизил голос, наклонился чуть ближе. — Мы люди простые, но понимаем: ежели ревизор пожаловал, то не для того, чтобы брюхо набить. А ради того, чтобы найти нарушения, донести…

— Куда донести? — с иронией осведомился Морозов.

— Куда полагается, — с важностью произнес распорядитель и поднял палец к потолку, словно там был сам столичный надзор. — Никто же не знает, что именно он приехал проверять. Но все понимают: из столицы просто так сюда никто не припрется. Здесь, знаете, климат не тот, чтоб в гости кататься.

Он замялся, поймал мой взгляд и виновато опустил глаза.

— Уж простите, Николай Арсентьевич, — поспешно добавил он. — Вы другое дело. Вы сюда не просто так приехали, а край поднимать. С колен, так сказать.

Я приподнял брови. Фраза звучала так, будто её заранее готовили к праздничной речи, но сейчас она показалась неуместной.

Воевода же вовремя подоспел на помощь. Он мягко, но ощутимо толкнул меня локтем под рёбра, словно прося не разводить полемику.

— Так что произошло? — голос Морозова стал таким строгим, что даже если бы рядом оказался жандарм, тот, пожалуй, вытянулся бы в струнку и начал оправдываться ещё до вопроса.

— Мы… попытались дать ему откуп, — отрапортовал парень, глядя куда-то в пол.

— Чего? — опешил я, решив, что ослышался.

— Ну, как откуп, — забормотал распорядитель, смутившись ещё сильнее. Он теребил край жилета, словно надеялся, что ткань подскажет нужные слова. — Подарок, понимаете? Скромный. Ну, чтобы человек из столицы не подумал, будто у нас здесь скупо живут. Мы… э-э… вложили в папку с меню конвертик и подали ему на стол. Всё чинно, как положено.

Морозов медленно выдохнул и, не глядя на меня, пробормотал сквозь зубы:

— Северская дипломатия во всей красе.

— А дальше? — уточнил я, уже предчувствуя неладное.

— А дальше… — парень всплеснул руками, — он подозвал официанта и вручил ему конверт обратно. Сказал, что, мол, кто-то, видимо, потерял документы. Мы сперва решили, что он ловко выдернул оттуда купюры, а конверт пустой вернул. Но нет

Распорядитель развёл руки, опустив голос почти до шёпота:

— всё на месте. До рубля. Ни одной купюры к рукам не прилипло.

Парень произнёс последнее с такой болью, будто речь шла не о взятке, а о личной утрате. Я невольно покачал головой, стараясь сохранить серьёзность.

— То есть, человек из столицы отказался от денег и честно вернул конверт?

— Точно так, — мрачно кивнул распорядитель.

— Дела… — протянул воевода, глядя исподлобья, и покосился на меня так выразительно, будто прямо приглашал: ну, княже, вот теперь твоя очередь читать нотации.

Я не подвёл.

— Не стоит давать взятки, — сказал я негромко, стараясь, чтобы звучало спокойно, без нравоучения. — Это скверная привычка, от которой стоит избавляться.

Распорядитель вспыхнул, как ошпаренный, и поспешно замахал руками:

— Да о чём вы говорите, князь? — в голосе его звучало искреннее возмущение. — Слово-то какое буржуйское — «взятка»! Да разве это она? Всего лишь скромный подарок, рублей на двадцать пять…

Он осёкся, заморгал, потом вздохнул и закатил глаза так, что стало ясно: его осенила мудрая мысль.

— Вот же я дубина… — пробормотал он с досадой. — Надо было не меньше тридцати давать, чтобы не обидеть человека.

— Великодушие в чистом виде, — усмехнувшись, не удержался Морозов.

— Да я же не про то! — замахал руками распорядитель. — Ну как этот ревизор из столицы, а ему дарят двадцать пять рублей? Проверяющий этот ведь наверняка обученный, грамотный, всё понял. Заглянул в конверт, оценил щедрость и решил, что над ним насмехаются. Вот и вернул, с обидой, понимаете?

Я медленно провёл ладонью по лицу, стараясь не выдать улыбку.

— Гениальная логика, — тихо сказал я. — То есть, если ревизор взял бы тридцать рублей, то всё было бы по совести?

— Ну… конечно, — кивнул парень, не улавливая иронии. — Тридцать — это уже уважение. А двадцать пять… сами понимаете, недостаточно для важного человека.

На распорядителя было больно смотреть. Он побледнел до мелового оттенка, губы подрагивали, а взгляд метался, не находя за что зацепиться. Казалось, что ноги его вот-вот подломятся, и он рухнет прямо на кафель.

Морозов среагировал мгновенно. Подошёл, ухватил его за локоть крепко, но без грубости, и отвёл к ближайшему стулу. Парень не сопротивлялся, а просто сел, как марионетка, у которой обрубили ниточки.

Воевода взял со стола графин, плеснул себе в ладонь воду и резким движением бросил в лицо бедняге. Капли разлетелись, ударившись о щеки распорядителя.

— Соберись, — коротко велел Морозов. Голос его был не громким, но в нём звучала та твёрдость, которой не ослушаются ни дети, ни пьяницы, ни испуганные люди.

Парень моргнул, вдохнул, и на мгновение в нём даже появилась жизнь. Он растерянно провёл рукой по лицу, убирая воду, потом опёрся на стол и выдохнул:

— Что же теперь будет?.. — спросил он глухо, почти шепотом, словно говорил не нам, а самому воздуху. — Этот приезжий ведь теперь сообщит… кому надо…

Морозов молча поднял брови, ожидая продолжения.

— И там нас не просто