Его тошнило. Хотелось что-нибудь раздавить, или сломать.

— В общем… правда. Ты можешь испортить ей жизнь, сделать её несчастной, и ты же будешь в этом виноват, понимаешь? Она потом тебе будет припоминать, мол, ты от неё всех мужиков распугал, и она в старости одна осталась.

— С ней в старости буду я. — Глухо ответил парень.

— Ну Нил, это не то! Ты же сам понимаешь! Хочешь лишить её жизни? Чтобы она с твоими детьми, внуками сидела?

Пульс звенел в ушах словно отбойный молоток. Тело наполнялось то гневом, то горечью.

— А что, это так плохо? — Хрипло спросил парень, скромно умолчав о том, что всегда представлял их общих детей. Детей, которых выносит и родит ему Криста. Как плод его бурной, хотя и грязной любви.

И, как в плохом ситкоме, вечно звучал закадровый смех, который раздражающе доносился из кухни. О чем они говорят? С этим гостем что, настолько весело?!

— Еще бы плохо! Она, как бы, сама должна выбрать, с кем старость встречать, свою семью иметь. В смысле… мужика своего. Это же нормально как бы!

«Должна сама выбрать», «лишишь жизни», «испортишь». Сердцебиение продолжало ускоряться, дыхание сбивалось. Неужели он… такой плохой? Неужели ребенок-тиран, который своим существованием обрекает Кристу на ад? И она будет с ним несчастна?

Все еще раздавался тихий смех. В какой-то момент нервы треснули, и пасынок, не помня себя, ринулся в темный коридор. О чем можно так долго смеяться? Что они делают, вместо того, чтобы заваривать чай? Дверь на кухню была слегка приоткрыта, и на пол падала узкая полоска белого света. Нил схватился за ручку, и дернул её на себя.

В тот же момент перед глазами предстала странная картина. Девушка стояла в обнимку с этим незнакомцем, почти что у окна, неловко улыбалась, смеялась себе под нос, и тот улыбался тоже. Как только к ним залетел свидетель, улыбки медленно слезли с лиц, они тут же стали обескураженными и напряженными.

Сердце гулко билось. Крошечными зрачками парень смотрел, как мужчина держал его Кристу за талию. Как близко к ней стоял, едва касаясь торсом её небольшой груди. Перед глазами темнело от гнева, руки сами сжимались в кулаки. Дышать становилось тяжело, словно вокруг был вовсе не воздух, а раскаленная магма, или же пар катастрофических температур. Этот мудак её трогает. Трогает её талию. Касается её груди. А ему нельзя, всегда было нельзя.

— Убирайся отсюда. — Едва держа себя в руках прорычал подросток. — Убирайся, или я проломлю тебе череп.

— Нил. — Прошептала Криста, проглотив ком.

— Эй, парень, ты чего? — Крис неловко заухмылялся, словно хотел казаться уверенным, но получалось не слишком хорошо. — Ревнуешь, что ли?

— Я сказал — пошел вон. — Продолжал рычать он, затем медленно стал подступать. — Я проломлю тебе череп, оторву твои крошечные яйца, и буду носить с собой, как сувенир.

— Нил!! — Закричала девушка, затем резко встала перед гостем, заслонив того спиной. Сжав зубы, уставилась своими синими глазами в глаза пасынка и развела руки в стороны. — Только попробуй. Только попробуй, я не знаю, что я с тобой сделаю.

— Ты его защищаешь? — Не веря своим ушам, скрипел подросток. — Ты — его защищаешь?! Ты его впервые видишь!!

— Да, я защищаю. — С дрожью в голосе продолжала она. — Меня достала твоя ревность, я уже не могу больше. Достали вечные подозрения на пустом месте, все это достало. Я не твоя вещь, которой ты считаешь, что можешь распоряжаться. Ты можешь меня подкалывать. Можешь надо мной шутить, можешь смеяться. Я знаю, я не идеальная. Может… может даже не хорошая. Но ты не посмеешь обижать дорогих мне людей. Нил, ты не посмеешь. Я тебе этого никогда не прощу.

Он отшатнулся. Руки опустились сами собой. Гнев перемешивался с горем, и, вдруг, стали мокнуть ресницы.

— Вот и оставайся с «дорогими тебе людьми», Криста. А я пошел.

Парень резко развернулся, и пошел прочь из кухни. Через пару секунд послышался хлопок входной двери.

Ночь

После полуночи город пустел. Почти никто больше не встречался, кованные фонари нелюдимо освещали набережную. Далекие огни едва отражались от черной глади реки, рябили на ней, и тут же исчезали.

«Нил!!» — с содранной глоткой кричала Криста, несясь вдоль набережной. Колени подгибались от усталости, и дважды девушка падала на сухой асфальт просто потому, что тело отказывалось бежать дальше. Её трясло. Колотило так сильно, что телефон не держался в мокрых холодных руках, но она все рано раз за разом набирала один и тот же номер, чтобы услышать, что аппарат абонента выключен. Голос осип, болела шея, но вампирша все равно выдавливала из себя крик, чтобы позвать.

У него нет друзей, чтоб к ним пойти. Нет знакомых. Куда он мог подеваться? Где его искать? Из приемной дешевых хостелов ей говорили, что человек по описанию у них сегодня не появлялся.

Сердце болезненно колотилось в груди.

Она рыдала. Вытирала холодными пальцами слезы, пока дрожали губы и подбородок. Глаза стали настолько красными и воспаленными, что смотреть на фонари становилось больно. Ноги уже почти перестали ощущаться.

«Милый, ну где ты? Ну как же так?» — сипела Криста, осматривая все вокруг. Нил любил гулять по этой набережной. Где еще его можно было искать? Сломя голову она развернулась, и помчалась в другую сторону, быть может, он сидит где-нибудь на городской спортивной площадке.

И нет ни одного человека, чтобы спросить, не видел ли кто высокого крепкого юношу с хвостом прямых длинных волос на затылке. Все разошлись. Все ложились спать, кроме Нила, который был… где-то. «Милый, простудишься, заболеешь» — повторяла Ллейст одними губами, все несясь вперед. «Ненавидь меня, но прошу, только не заболей. Хоть бы с тобой было все хорошо, боже, хоть бы все хорошо…».

Ноги вновь подогнулись, и в очередной раз вампирша рухнула на сухой серый асфальт. Камешки впечатывались в кожу ладоней, дышать становилось больно, сложно, но она тут же сжала зубы, быстро поднялась и вновь понеслась вперед. Набережная заканчивалась, и начинался широкий мост.

Даже автомобили проезжали относительно редко. Фонари здесь были выше и ярче, а внизу плескалась та же черная вода, которую легко можно было разглядеть сквозь такой же черный кованный парапет. Мурашки выступали на коже, Криста пыталась вспомнить, где именно бросила свой автомобиль, но сейчас было плевать. Бросила, потому что на нем нельзя опрашивать прохожих, а еще на нем нельзя пробиться в парки и скверы. То есть, туда, где