Святослав Логинов
Гривка
— А ну, вон отсюда! Быстро! Ножками, ножками, а то на кулаках вынесу!
— Это ты меня? Смотри, мне против тебя кулак не потребуется, я тебе глаза выцарапаю и пойдёшь домой слепенький. Вообще, зачем ты сюда припёрся? За вениками — пора не пришла, лозу для корзин на опушке резать надо, для бересты срок вышел, ольховый опёнок щипать, так у тебя лукошка нет. С какой стороны ни посмотришь, всюду ты дурак дураком.
— А ты что здесь делаешь?
— У меня весенние опята уже пол корзинки. Сам посуди, сморчки отошли, к тому же сморчки в жарюху идут и на селянку. В супчик они не годятся. А из июньского опёнка грибная ушица замечательная. Только из рыжиков слаще. Но рыжик когда ещё будет, а тут, вон какой аромат от лукошка идёт.
— Делать тебе больше нечего.
— Зато у тебя дел, небось, труба не толчёная. Зачем ты сюда припёрся?
— Если честно, то я хочу колдуном стать. На эту гривку мужики за волшебной силой приходят. И ты, небось за тем же, мне мешать, А опята у тебя для отвода глаз.
— Совсем с ума свихнулся. Ты что, не видишь, что я девка? Мне ваша мужская сила и во сне не нужна.
— Да какая ты девка? Что волосы под платок спрятаны? Ты же тощая, как сосновая лучина, а у нормальной девки сиськи-письки должны на месте быть.
— Я сейчас в кустах посошок выломаю и покажу тебе, какие сиськи-письки бывают.
— Ну, показывай скорее! У меня на твою письку свой посошок есть.
— Хватит заговариваться. Откуда ты такой взялся? Я тебя прежде что-то не видала.
— Так и я тебя не видал. Сам я тутошний, из Переборицы, у Игната Рыкова в батраках живу. Демидом звать.
— А я — Варвара из Хохлова хутора. Только ты не думай, что если я бесприданница, то тебе дорога открыта. Много вас таких с посошками бегает.
— Хороша парочка, баран да ярочка, — отозвался Демид. — Ты бесприданница, а я — голодранец. Ты меня прости, я тебя напрасно щепкой обозвал, на хозяйских харчах не разжиреешь, а на личико ты очень ничего.
— Я бы тебе не стала мешать, но ты сюда напрасно пришёл. На этой гривке никого нет, я слышала надо ещё версты полторы идти по ту сторону мокривины. А сюда девки за грибами ходят и за земляникой.
— От кого это ты слышала?
— Говорят люди.
— А ты, Варюша, случаем, не сама сюда за ведовством пришла?
— Женское ведовство, скажу я тебе, — произнесла Варя, продолжая споро ощипывать усыпанную мелкими опятами трухлявину, — на деревне живёт. Передаётся от бабки к внуке. Посторонним женщинам достаётся редко. К тому же, вид у меня не ведьминский. Ведьма должна быть черноволоса, а я — что? — Варя провела ладонью по платку, из-под которого ни одна прядка не выбивалась. — Нос у колдуньи должен быть приличным, а к старости — крючком. Бородавку я свести могу, это всякая может, а чтобы грыжу заговорить или, скажем, прострел, это к бабке Акулине иди.
— Как ты комаров терпишь? — произнёс Демидка, отмахиваясь картузом от жужжащих насекомых.
— Это потому, что я делом занята, а ты — тары-барами. Шёл бы ты домой, пока тебя комарьё заживо не съело. Видишь сам, место не зачаровано, колдовства тебе здесь никто не отсыплет.
— А и пойду. Завтра на хозяина отработаю, в субботу к тебе на хутор заявлюсь.
— Это зачем ещё? Сватов, что ли, присылать хочешь?
— На сватьёв у меня денег не нажито. Я сам приду. Не прогонишь?
— Это я погляжу. Я на хуторе не хозяйка, не решаю, кого гнать, кого привечать. А ты человек вольный, вот тебе скатертью дорожка и иди по ней, а то за разговорами, я до темна корзину добирать буду.
— Да ладно, не собачься, я уже ушёл. А в субботу жди.
Демид спустился с гривки, прошлёпал по моховине. Уже из лесу донеслась песня: «Ты сказала во субботу, приходи к нам на работу!..»
Варя, согнувшись над гнилым пнём, добирала опят. Ножика ей было не надо, тонкие грибные ножки она сощипывала ногтями.
— Вот дура, — бормотала она, не бросая работы. — Такого парня прогнала.
— Не переживай, никуда он не денется, — раздался неподалёку хрипловатый голос.
Из опавшей прошлогодней листвы высунулась большая лысая голова.
— Грузд, ты, что ли? — спросила Варя.
— Я, конечно. Кому тут ещё быть? Ты мне скажи, для чего ты парню голову мутила, что тут никакого ведовства не водится?
— Чтобы тропу сюда не протаптывал. Всё равно, ему колдуном не быть. Сам кучерявый, волос льняной, глаза голубы. Красавчик, одно слово, колдуны такими не бывают.
— Тебе он, как, по душе пришёлся? В субботу, что ему скажешь?
— Он до субботы меня десять раз забудет.
— Не скажи. Он сейчас домой спешит, а сам о тебе думает. Я-то слышу, у меня уши землёй не забиты. Запала ты ему в душу. В субботу он нарядную жилетку наденет и явится к тебе. Что ты ему ответишь?
— Что я могу ответить? Я скоро в перестарки попаду, а женихов у меня невелик сундук собран. За столько лет — ни одного. Кому я такая нужна?
— Не прибедняйся. На личико ты удалась, а глазки так и вовсе замечательные.
— Это точно. Когда о девушке ничего доброго сказать нельзя, то говорят, что у неё глазки красивые. Вот и у меня так. А без приданого из меня невеста никакая. Кто на хутор ни заедет, тотчас меня хочет к себе в постель затащить. Хозяин таким умильным лисом смотрит, не приведи господи… хорошо Марья Гавриловна супруга строгая, ему воли не даёт. Так оно — раз не даёт, два — не даёт, а на третий и попустит. Сынишка ихний, Сергуня, он же сопляк, да и то пытается в сенях зажать, под юбку лезет. Совсем некуда деваться. Может и Демид такой же как все, говорит сладко, а на поверку ему кроме постели и не надо ничего. Поженихается и отстанет.
— Он такой же, как и ты — нищеброд. С чужими девками он и не заговаривал никогда. Знает, что его от ворот поворот ожидает. Он им даже на посмеяние не годится. А вы с ним ровня, с тобой он честно, что думает, то и говорит.
— Да, обозвал меня щепкой!..
— А ты ему «Скатертью дорожка» сказала.
— Дура была.
— И он не умнее. В общем, так: он в субботу
