— Со мной. Показать? — Гектор Арнольдович с готовностью полез в карман, но она остановила жестом:

— Не надо никому показывать. Я эту вещь возьму и на обман ее заговорю. И когда будете с тем соседом разговаривать, как только он соврет — она сразу же горячей станет. Положите ее в такой карман, где вы ее будете чувствовать…

— Тебе в журналистской работе такая штука могла бы пригодиться, — оживился Герман Кирьянов.

— А у меня для работы теперь такая есть, — ответила Лава с улыбкой. — Только, боюсь, будет жечь постоянно. Ты не представляешь, как много люди врут… Мы вам, Гектор Арнольдович, положим в карман телефон с включенным вызовом, чтобы слышать ваш разговор. Когда почувствуете горячее — говорите как бы про себя «что-то сердцу горячо», хорошо? Ну, удачи вам!

Телефон Германа лежал на столе, и сначала в нем слышались только шаркающие шаги старика.

— А я знаете что вспомнил? — шепотом спросил Артём. Они все сидели вокруг кухонного стола и смотрели, как отсчитываются секунды и минуты вызова. — Что сосед этот, дядя Женя, у дачников зимой сторожем подрабатывает: проверяет, чтобы в дома чужие люди не залезли, чтобы окна-двери были целы, теплицы и прочее. А когда дачники хотели зимой приехать, дорожки им расчищал…

— То есть если его кто-то видел на той дорожке, он всегда мог сказать, что выполнял работу сторожа, — понимающе шепнул в ответ Герман.

Лава молча кивнула. Никита чувствовал исходящий от нее непонятный тревожащий аромат — то ли цветы, то ли травы, то ли какие-то тонкие духи… Хотя откуда у нее здесь духи? У нее и зубной щетки не было, когда она появилась в деревне.

— Здравствуйте, добрый человек! — раздался голос Гектора Арнольдовича, и все замерли. — Нельзя ли переговорить с вами?

— А вы кто? — спросил другой голос.

«Дядя Женя», — одними губами объяснил Артём.

— А я отец Веры, той женщины, которая пропала в феврале, — ответил старик. — Мне не сразу сообщили. А я как узнал — сразу поехал к экстрасенсу! Найди мне мою красавицу, говорю, никаких денег не пожалею… Вот эту фотокарточку показывал. И экстрасенс мне говорит: есть человек, который знает много…

— Я ничего не знаю, что знал — рассказал полиции. Видел, как она уехала с кем-то — и всё, больше ничего… Не спрашивайте меня, не в курсе я… Это их дела с мужем, при чем тут я? Того мужчину ищите.

— Ох, подождите, не закрывайте дверь, что-то сердцу горячо… Нельзя ли тут у вас присесть хоть на минутку? Ехал издалека, собирался второпях, забыл таблетки свои от сердца…

— Сейчас вам воды принесу, но больше дома нету ничего.

— Ох, как печёт в грудине… Спасибо! — послышался звук глотков. — Уфф, вроде отпускает… Так вы, значит, дочь мою давно не видели?

— Я ее и в деревне редко видел. Мы, можно сказать, совсем с ней незнаком… Так что зря вы такой путь проделали, ничего я не знаю.

— Опять сердце прямо жжёт огнём… Ох, лихо…

— А где ваша машина, если вы издалека приехали?

— Откуда у меня машина? Я на поезде ехал, потом на автобусе, Артём, зять, меня встретил…

— Так идите к нему, с ним решайте, как ее дальше искать. Я ничем не могу помочь!

— Ох, пойду сейчас, погодите еще немного… Матушка Богородица, что-то совсем мне плохо, надо скорую вызывать… Есть у вас телефон? Позвоните! Я тут у вас на крылечке подожду, если в дом не пустите.

— Вы бы шли к зятю, — в голосе дяди Жени послышалось сильное беспокойство. — Он вам родственник, а я чужой человек. И некогда мне за вами ухаживать. Пусть он вам скорую вызовет…

— Он в кузницу… уехал… Дома только Костик, больной… немощный… — Гектор Арнольдович так ловко изображал сердечный приступ, что Никита в первую минуту даже поверил: плохо человеку.

— А у меня на телефоне денег нет, никому не звоню, живу один!

— Так в скорую единый номер… бесплатный… помогите…

— Эй, вы не падайте! Что с вами? Этого не хватало… — бормотал дядя Женя.

Никита видел, как брови Лавы сосредоточенно свелись к переносице. Она пыталась понять, почему старик не уходит, хотя его дело было только проверить, врет сосед или нет.

— Спасибо! — послышался, наконец, голос Гектора Арнольдовича, куда более бодрый. — Кажется, смогу дойти до дома. А там уж вызову врачей… Вы меня не проводите хоть до того столба? А дальше сам.

— Ладно, пойдёмте, — недовольно отозвался его собеседник. — Только двери запру.

«Какой осторожный, — подумал Никита. — Надо двадцать шагов по улице сделать — и то двери запирает».

Пока оба неспешно шаркали, Гектор Арнольдович всё охал и ахал. А как только попрощался со свидетелем и вошел в дом кузнеца, снова расплылся в улыбке.

— Вот! — гордо сказал он и положил на стол что-то будто невидимое. — Лавушка, лапушка, забирай свою заговоренную вещь! Чуть карман насквозь не прожгла.

Лава, улыбаясь, сама достала у него из нагрудного кармана рубашки что-то мелкое и положила в свой. Никита пригляделся к тому, что принес старик. Это были два длинных русых женских волоса.

— Ему к рукаву пристали, — объяснил старик. — У меня же дальнозоркость, я мелкие предметы далеко вижу! Когда этот сосед меня под руку подхватил, чтобы я не падал, я их снял.

Артём так и замер. Лава взяла волосы, приложила к фотографии Веры, закрыла глаза, поднесла руки. Объявила:

— Волосы её. Взяты недавно. Может, вчера, может, сегодня утром.

Костя всхлипнул и, устыдившись, быстро ушёл в свою комнату. Кузнец грохнул кулаком по столу.

— Убью! — зарычал он и выбежал из дома, схватив железный лом, которым прошлой ночью отбивался от «Отряда единой правды».

Никита знал, где Артём хранит топор, быстро нашёл его в кладовке и бросился следом. Сзади раздавался торопливый бег Германа. Старик что-то кричал им вслед, но слов уже было не разобрать.

* * *

В дверь соседа Жени стучали в шесть кулаков. Он не открывал.

— Не выбить, открывается наружу. Ломаем к чертям, — велел Артём решительно.

Никита, даже не задумываясь, что этот поступок может значить в его биографии, где уже есть одна судимость, обрушил топор на дверь. Кузнец поддевал сбоку ломом.