– Это… шутка… – пробормотал Дэвис, но его голос тускнел, как и лицо, сквозь которое просвечивали парящие снежинки.

– Как ты умер? Расскажи мне.

Дэвис растерянно моргнул, и Генри ободряюще ему улыбнулся. Жалость и тоска заполняли его сердце, когда он смотрел, как меняется взгляд Дэвиса. Призраки часто не понимают, что давно мертвы, но память… память никуда не исчезает.

Жарко натопленная печь. Слабые отблески красного сквозь чугунную решетку. Воздух густой, травяной, тяжелый. Под ногами скрипят половицы, но сил обернуться нет. Слишком много времени прошло, слишком мало осталось желания сопротивляться. Это путешествие не должно было закончиться так. Только не так.

– Асмунд, – нежный голос обволакивал, усыпляя разум. Он столько раз его слышал, что уже не вздрагивал. – Мой милый Асмунд.

Щекочущее прикосновение волос к коже. Хочется дернуться, но цепь гремит, и тело вмиг перестает повиноваться.

– Ведь… ма…

Она вздыхает и мягко касается губами щеки. Ее поцелуи пахнут кровью и на вкус, как полынь. Он бы и не хотел этого знать, но его держала не только цепь, пристегнутая к грубому ошейнику.

Она и впрямь ведьма. Красивая, молодая, теплая на ощупь, но насквозь ненастоящая. Ему бы не хотелось опять видеть, какой она была на самом деле.

– Потерпи, Асмунд. Скоро мы будем вместе. Снова.

Генри не заметил, как ладони духа легли на его щеки, и поток воспоминаний прошел сквозь него. Было холодно не только снаружи, но и внутри, казалось, ветер продувал Генри, минуя толстый слой теплой одежды. И Генри вспомнил, что вечером ходил на теневую сторону, и тварь, превратившая гостиницу в ловушку, выгнала его оттуда и одурманила.

А Дэвис исчез. Наверное, он нашел в себе силы уйти.

Генри рванул обратно к дому.

Было страшно не успеть, ведь если с Соратой что-то произойдет, Генри никогда себе этого не простит. Можно будет вообще не возвращаться. Черный монолит дома выплыл из белой дымки внезапно, и свет горел только в одном окне – под самой крышей. Генри остановился на мгновение, потом забежал в дом и, на ходу избавляясь от мешающего пуховика, ринулся наверх. По пути он не встретил ни одной живой души, как и ожидалось – тут их просто не было. Грязь и запустение завладели этим местом, словно Генри отсутствовал не час, а несколько месяцев. Генри стряхнул с себя парализующий страх от этой мысли и остановился возле двери их с Соратой комнаты. За ней было пусто, их вещи лежали на местах. Генри ударил кулаком по косяку и вышел. Тишина давила на уши, а ветер бесновался за стенами, как дикий зверь.

Дверь в конце коридора оказалась призывно приоткрыта, и Генри застыл, удивленный тем, что раньше этого не заметил. Ему было не впервой спасать Сорату, они и прежде попадали в ситуации, в которых каждая секунда могла стать последней, но только сейчас Генри понял, что за ними всегда стоял кто-то, на кого можно было положиться. Руми, Курихара, да даже Масамуне. Сейчас на много миль вокруг только снег и лед.

Генри стиснул кулаки и решительно толкнул дверь.

На чердаке остро пахло сухими травами и смертью. Генри не знал, почему ему пришло в голову именно это сравнение. А еще было темно, только рядом с растопленной печью воздух мерцал оттенками красного и рыжего. Следовало помнить об осторожности, но имя уже сорвалось с губ.

– Сората? – позвал он негромко. – Ты здесь?

Сквозь треск пламени и вой ветра прорвался тихий стон, и Генри выбрался из люка и кинулся на звук.

– Нет… – услышал он слабый шепот. – Не подходи.

Генри не подчинился, упал на колени и развернул Сорату лицом к себе. Тот открыл тяжелые веки и слепо сощурился.

– Генри?..

– Господи, Сората! – от облегчения внутри будто взорвалась бомба. – Ты жив!

Ледяные пальцы сомкнулись на запястье, и Сората облизнул губы и что-то прошептал.

– Не слышу.

Сората повторил, и Генри пришлось наклониться к самому его лицу, чтобы расслышать. В нос ударил сладковатый запах гнили и мертвых лилий.

– Она. Здесь.

Сората обмяк на его руках, он был таким холодным, а дыхание – таким слабым, что сердце замирало.

– Сората!

Генри чуть встряхнул его, и зазвенела цепь. Голова Сораты откинулась назад, открывая полоску грубой кожи, перехватывающей горло. От нее звенья тянулись в темноту, где друг на друге лежали тела мертвых мужчин. Они казались мумифицированными, с сухой кожей, обтягивающей скелет.

Огонь в печи ярко вспыхнул, вырываясь за границы решетки. Генри обернулся, и на глаза легла теплая женская ладонь.

– Асмунд, – прошептали на ухо. – Асмунд.

Генри перестал чувствовать свое тело. Это было странное ощущение, сродни сильному опьянению: голова плыла, мысли путались, и как он ни старался пошевелиться, все усилия растворялись, не добравшись до цели. Он словно стал пленником внутри самого себя.

Мягкие руки гладили плечи, касались шеи, перебирали волосы. Генри не мог обернуться, только ощущал присутствие и слышал дыхание и шорох ткани. И он перестал видеть Сорату, но знал, что он все еще тут, где-то у ног, скованый и беспомощный. Это знание придавало сил.

Генри мотнул головой, скидывая ласкающую его руку.

– Пусти, – процедил он сквозь стиснутые зубы, и ощущение близкого присутствия перестало давить на нервы. Вернулся и контроль над телом. Генри не представлял, что от странного паралича будет так болеть каждая мышца, и вместо того, чтобы встать на ноги, он лишь завалился набок и оперся на руку.

Их чем-то опоили, иного варианта у Генри не было. Возможно, во время завтрака, потому что еда аппетита не вызывала, а чай они с Соратой пили, чтобы согреться. Другие, те, кто были до них, делали так же, и их иссохшие тела сейчас валялись, как мусор, на старом чердаке. Генри поднялся на ноги и нашел взглядом фигуру, застывшую возле печи.

– Кто вы? – спросил Генри. Женщина стояла к нему спиной. Темное платье по краям было подсвечено огнем, словно горело. – Что вам от нас нужно?

Других живых людей он не видел и не чувствовал, но у женщины мог быть сообщник, например, неразговорчивая хозяйка гостиницы, поэтому Генри встал между ней и Соратой.

– Отвечайте же, черт возьми!

– Она… не говорит, – слабо прошептал Сората, – по-английски.

– Но… – Генри запнулся. В воспоминаниях мертвого Дэвиса звучали чьи-то слова, и Генри их понимал, как понимал их и Дэвис.

Но, с другой стороны, к тому моменту Дэвис уже мог быть мертв, а для