На этой мысли я выворачиваю из переулка – и площадь Золотых лет окатывает меня светом и гомоном. Несмотря на поздний час, здесь людно и весело. А я так надеялся на меланхоличные покатушки если не в полном одиночестве, то уж точно не в гуще радостной мельтешни.

Некоторое время я наблюдаю. За теми, кто просто кучкуется и что-то обсуждает, прихлебывая из термокружек. За теми, кто режет коньками овальный каток в середине площади. И за теми, кто делает ровно то, чего хотелось мне: разбегается на снежных пятачках – и скользит на ногах по ледяным дорожкам. На моих глазах какой-то бедолага хряпается задницей об лед. Я мимолетно ему сочувствую, сам тому удивляясь.

А потом разворачиваюсь и шагаю обратно, через Петропавловский переулок к Вишневому бульвару. Где, надеюсь, ничьи кульбиты не будут отвлекать меня от пяти имен и одного вопроса: что мне теперь с ними делать?

Вишневый бульвар приятно пуст и красиво присыпан снежком. Фонари участливо склоняют ко мне круглые рыжие бошки. Чистое удовольствие – идти, не торопясь, от одного светового круга к другому. И никто не мешает думать. Скажем… о Марте Вай_Нон, любительнице черного. Которая однажды вечером почему-то решила, что имеет право добавить цвета в мою жизнь. Или о Мирре Искуснице, которой Лора Афейна доверила набить татушки на своих стройных лодыжках. А вот тайну наномехов – вряд ли. Но я могу это исправить. Почему бы и нет, в самом деле?

Со Славой Па разобраться будет проще всего. На занятиях – хвалить. Многословно, трогательно запинаясь, ероша волосы, очень искренним и почти извиняющимся тоном. А в перерывах иногда оставлять незаметно брызги краски на его одежде. Учитывая подвижную психику и мнительность… Да, этого должно хватить, чтобы совесть и тревога взялись за него в две оч-чень зубастые пасти. А я как бы и ни при…

И вдруг посреди пустынного бульвара и посреди незавершенного шага я кое-что осознаю… И меня накрывает волной облегчения. Это такое сильное ощущение, что его невозможно удержать внутри целиком. Нужно срочно выплеснуть излишки в каком-нибудь дурачестве: то ли заорать, то ли сплясать, то ли рухнуть спиной в сугроб, расписанный под тигровую шкуру рыжими фонарями и тенями вишневых веток.

Я выбираю последний вариант, и снег, конечно, тут же лезет мне за шиворот и в рукава. Но я не спешу его вытряхивать. Потому что есть в этом что-то правильное и своевременное: лежать, терпеть нестрашные снежные укусы, смотреть на переплетения веток над головой и чувствовать, что всего этого, придуманного за время прогулки… я не хочу. На самом деле. Совсем. Нет ни капли предвкушения того, как я буду портить жизнь этой ядовитой моли Па или бездарному визу Руни. Все эти планы, все эти игры кажутся безумно трудоемкими и… скучными.

Это, конечно, не значит, что я их простил. Вряд ли я когда-нибудь смогу смотреть в эти лица – и не представлять на их месте хари. Или не желать им свалиться с лестницы и отшибить себе… излишнюю резвость.

Но, наверное, это значит, что улыбчивая тень с шустрым ножиком заныкалась куда-то в дальний уголок моей души. И больше не рвется порулить.

Было бы неплохо, если бы кто-нибудь сейчас смеялся рядом и закапывал меня поглубже в сугроб… Но и так, наедине с фонарями, тигровым снегом и чувством освобождения – тоже хорошо.

Тем более что в кармане стрекочет вестник. Я читаю сообщение и явственно слышу интонации Венц: «Ты только не отморозь там напрочь свои… аналитические мощности. Вдруг они нам еще понадобятся».

Я бы не удивился, если бы узнал, что даже во сне продолжал выглядеть бессовестно довольным.

Утром, во всяком случае, улыбка то и дело выскакивает на губы. Прямо как кот, твердо решивший, что его должны гладить именно сейчас, отложив любые дела, и упрямо лезущий под руку, сколько бы раз эта рука ни оттесняла его в сторонку.

С тем же котом… то есть улыбкой я захожу в лекторий, где у нашей небольшой группы, которая стала еще меньше с исчезновением Афейны, сегодня должна быть лекция по мехимерике.

И встречаю топкий взгляд круглых темных глазок на круглом же лице, обрамленном сдобными завитушками прически.

– А вот и еще один! Давненько я не видела столько молодых мехимерников сразу. Оказывается, это бодрит. Может, надо было раньше уступить, когда Рошик уговаривал меня прочитать пару лекций?

В этой части истории я опять слышу шорох песчинок. Хотя и рад бы не слышать

В гелевом кресле перед моими будущими коллегами сидит Черствая Ватрушка. И в ответ на ее благодушную, но слегка людоедскую улыбку моя тут же драпает с губ.

Прямо как кот, у которого над ухом взорвали хлопушку.

В голове одна за другой вспыхивают картинки: круглая фигурка поднимает руку вверх, звонко щелкают пальцы; на площадке, где только что хрустели и ломались кости, поворачивает голову мехимера, похожая на кузнечика; резвые руки с пухлыми пальчиками расстегивают боевые перчатки на запястьях Рура; круглые темные глаза совсем близко; красиво очерченные, но заметно подувявшие губы двигаются: «Простите-извините, вы ведь его знакомый? Займетесь им?..».

Сейчас эти же губы произносят весело:

– Ну, заходите же! Эф_Имер, да? Это ведь вы? Рыжий, симпатичный – должны быть вы. Рошик… то есть, простите-извините, Симеон Ро рассказывал, как вы ему помогали. Ладно уж, представлюсь еще раз, хотя те, кто пришел раньше, уже слышали. Я – Олислава Ежи_Вель. Вашего ментора позвали в Певну, обсудить дальнейшую судьбу наномехов. Ну а я, к его большой радости, согласилась прочесть вам лекцию-другую. Что же вы стоите, Эф_Имер? Садитесь, садитесь. Чем быстрее все устроятся, тем быстрее мы займемся наукой.

Я выбираю гелевое кресло во втором ряду. Прохладный светлый лекторий ничем не напоминает ту сумрачную комнату неправильной формы, где Рур получал удары от «кузнечика». Но меня не оставляет ощущение, что вот-вот начнется поединок.

Хотя само по себе то, что Ежи_Вель и Черствая Ватрушка – это один человек, еще ничего особенного не значит. Только то, что у нас с ней – и одним истеричным предателем – есть общий секрет. Чуть более опасный для нее, чем для меня. Хотя не похоже, чтобы эта развеселая старушка опасалась разоблачения.