Ее раздражает собственная привычка морщить нос.

Она не умеет петь.

Она всегда спит на боку, подтянув одну ногу к груди.

Она боится обмороков и пиявок.

Ей нравится, когда ей ногтями проводят по внутренней стороне запястья.

Ее уши проколоты в пяти местах, но она уже давно не носит сережек.

Зато любит кольца, особенно крупные и странные. А ментор Виаль советует разлюбить, потому что руки хомопластика должны быть чистыми и легкими, свободными от всего лишнего. Теперь она часто дарит кольца друзьям. Возможно, и мне что-нибудь подберет… если все это продлится достаточно долго.

Я не строю планов. Просто наблюдаю и запоминаю. Отмечаю, что ей не очень нравятся безупречные вещи. Из пяти разных чашек она выберет ту, что со щербинкой. Если у перчатки обнаружится дырка на кончике пальца, она будет ходить так несколько дней – не станет зашивать сама и не позволит другим. Мне, во всяком случае, не позволила.

Как-то раз она отпорола у рубашки одну из пуговиц и пришила новую – такую, чтобы выбивалась из ряда.

Небезупречный я слушаю эту историю и чувствую, как невидимая нитка тянет вверх краешек рта.

А еще я радуюсь, что подарил ей колокольчик, а не новую шапку. Потому что свой дурацкий гномичий колпачок она бы не променяла ни на что. Оказывается, она взяла его как трофей – перетанцевала там у себя во Владимире кого-то, на кого долго засматривалась снизу вверх. И потом уже он на нее засматривался, судя по всему. Я, правда, так и не понял: почему она не выбрала вещицу посимпатичнее, если ей так уж важно было что-то у него забрать? Но с колпачком смирился. Пока.

И еще с тем, что Южи и Кимми_Эйч на ее футболке в тот вечер были не в честь меня. Правда, и не в честь кого-то другого. Просто она с детства обожает «Южи занята» и как раз собиралась провести полночи за просмотром последнего сезона.

Интересно, случится ли у нас когда-нибудь совместный вечер визновелл? Я бы, наверное, не отказался. При условии, что можно будет тискать Агнию и требовать от нее признания, что я шучу смешнее Кимми_Эйча.

И от многого другого я не отказался бы тоже…

Погулять с ней по Владимиру весной, когда там все в цвету, как в мыльной пене. Стоять, задрав головы, как два ошалевших от вдохновения орфа, и смотреть, как ветка яблони почти касается новорожденного месяца. Устроить соревнование: чей камешек дольше будет прыгать по волнам. Прогулять как-нибудь целую ночь напролет, рассказывая друг другу страшные истории и делая вид, что пугаемся. Нет, пожалуй, все-таки не целую – половину ночи. Вторую оставив для другого.

Я, кажется, даже рискнул бы познакомиться с ее родителями. По крайней мере, был бы не прочь послушать, как они окликают друг друга угарными ботаническими прозвищами. Хотя в моем присутствии они бы этого, наверное, делать не стали…

И уж совершенно точно не стали бы смотреть на меня такими праздничными глазами, какими мои смотрели на Агнию. Смешно даже – укротительница микологов и нейрохирургов. Всего лишь пары часов хватило, чтобы они начали есть у нее с руки. С маленькой, не очень изящной руки с кривоватым мизинцем. Не сломанным в детстве, как я думал, а просто вот таким, с рождения.

Зато другие два пальца – указательный и средний – ломала, было дело. Решила в Белый День станцевать на руках… и потом на два месяца осталась почти совсем без танцев. Но срослось ровненько, ничего не заметно.

Это она рассказала моим в первый же вечер за ужином. А потом сбацала какой-то импровизированный танец пальцев с вилками. Прыскала от шуток папхена. Оплетала косами запястья. Восхищалась «зимними» тарелками с узором из птичьих и кошачьих следов. Ладонь мою теребила периодически. И ни разу не проговорилась, что два года я был занозой и угрозой, которую она старалась обходить десятой дорогой. Зато умудрилась припомнить пару моих мелких, но забавных промахов с общих занятий.

А ма, когда думала, что я не вижу, смотрела на папхена круглыми совиными глазами. А тот, как я и обещал, пододвигал поближе к Агнии блюдо пирожков с лисичками, расписывал достоинства пасты с белыми грибами и предлагал попробовать какой-то странный зеленоватый пудинг, от которого пахло, как мне показалось, жирной весенней землей. И звал, конечно же, на экскурсию по теплицам с последующей дегустацией шампиньонных галет.

Но у меня для Агнии уже был составлен свой маршрут. Я собирался вытряхнуть перед ней все сокровища, найденные за восемнадцать лет шатаний по Певне. И проверить: не примет ли она их за хлам и ерунду. Такой вот своеобразный защитный контур. Пройдет – отлично. Не пройдет… что ж, легче будет отпускать.

Для начала я решил заманить ее под землю, к Певчей Бабе, которая в какой-то период моей жизни была единственным существом, не ожидавшим от меня, что я буду притворяться.

Так что утром мы с Венц спустились в Нижний город. И не на первый уровень, пафосный и прилизанный, отданный в основном под торговые угодья, выставочные залы и – ближе к окраинам – под изолированные пузырьки лабораторий. Нет, наш путь лежал в полудикие тоннели, оставленные такими нарочно – для безопасных приключений молодняка. Как, скажем, тот же Пятнистый бор, где Марфа Лионэ в юности цеплялась за кусты своим оранжевым плащом.

Вряд ли кто-нибудь сумел изучить весь нижний уровень целиком. Я однажды взялся сравнивать несколько его планов, выловленных из Ноо, и обнаружил, что они не совпадают. Минимум в одной точке, чаще – в двух-трех, иногда – в десятке. Певчей Бабы, кстати, не оказалось на двух планах из семи. Но при всем этом заблудиться в тоннелях как следует мне так ни разу и не удалось. Рано или поздно я все равно оказывался на одном из пяти хорошо знакомых маршрутов. Например, на том, по которому вел сейчас Венц, – на Дороге гнева.

Такое имя я ему дал потому, что в основном ходил к Певчей Бабе успокаиваться. Она встречала меня заносчивым взглядом раскосых мраморных глаз, улыбаясь односторонней опасной