до чертей халявным спиртом, ежегодно доставлявшимся по Северному морскому пути начиная с мая. Однако зачем это делалось осталось навеки государственной тайной, поэтому полагаться на них в матримониальных делах женщины разучились, почитай с первых лет Советской власти, поскольку что тут было до революции никто не знал. Публика была в основном приезжая по разнарядкам Совнархоза, ушлая и битая. Занимались заготовкой рыбы солёной и копчёной. Загнившую вялили на вешалах, которыми был перетянут весь берег на несколько километров, и когда дул восточный ветер страшня вонь падала на посёлок. С этим мирились как с неизбежным злом, к тому же местный фельдшер Карякин выдвинул революционную идею утверждая что от этого воздуха туберкулёзникам должно становиться лучше, а может болезнь и пройдёт навсегда. Оставались мухи, чёрными тучами висевшие над рыбой, но иногда по только им известной причине они вдруг устремлялись в посёлок, окружая выгребные ямы и сортиры плотным кольцом осады. Но это было редко, да и действовали они только на вновь приезжих, а так как зимой, как утверждал всё тот же образованный фельдшер, все мухи собирались в стаи и улетали на юг, то вообще не было причин для волнений. Иногда заходили зафрахтованные Главным управлением лагерей суда, и выгружали на берег тщедушных людей с голодными глазами. Их сразу же переправляли на пополнение трудовых партий находящихся выше по течению Лены и её притокам. Словом это было обычное летнее утро 1936 года, когда все были озабочены построением социализма.
* * *
Алик Трегубов по прозвищу Мухомор из-за густо осыпанного прыщиками лица, вполне вероятно был изящным молодым человеком в пинсне и лакированных штиблетах с набриолиненной головой, но с тех пор прошло много лет. Жизнь на Севере изменила облик бывшей надежды его матери, равно как и привычки. Сейчас, по достижению им сорок шестого года жизни он мазал голову не бриолином и помадами, а простым подсолнечным маслом, сапоги вечно просили каши, и весь он был мятый и грязный, поскольку за внешностью своей не следил. Но как бы не относился к нему начальник порта товарищ Прохоров, другого было негде взять. Алик был письмоводителем, секретарём, бухгалтером и ответственным за самовар. С женщинами ему патологически не везло, находились конечно дуры желающие разузнать что же в нём такое особенное, только случалось это нечасто, примерно раз в год, когда новая партия искательниц приключений и лёгкой наживы прибывала с Большой земли.
«Свеженьких», если их можно так было назвать, здесь ждали с большим нетерпением, заранее составляя списки в какой дом на постой пойдёт очередная приезжая. Была здесь комсомольская ячейка из пяти человек, но Поликарп Емельянович — главный человек в посёлке обзывал их лодырями и краснобаями, поскольку сам был коммунистом Ленинского призыва и шушеру, в какое бы платье она не рядилась, узнавал сразу.
Несколько лет подряд он делил кабинет с уполномоченным НКВД, замученным всевозможными болезнями маленьком человеке, который умер так и не разобравшись что его сгубило. Новый представитель НКВД Иван Зосимович Пяткин дружелюбием не страдал, а сразу занял хороший дом в посёлке, откуда хозяева были рады убежать сами подобру-поздорову, и портил настроение начальнику порта своими писульками об усилении бдительности еженедельно.
* * *
— Ну что не телишься? Я спросил кажется! — сделал вид что серчает прогудел Поликарп Евграфович. Зная выражение на физиономии своего секретаря, такое умильно-конфиденциальное, он не сомневался что новости есть, и должно быть неплохие.
Алик привстал со своего стула и обдав товарища Прохорова густым запахом гнилых зубов, от чего последний отшатнулся давая себе слово не подходить к этому дрочиле ближе пяти шагов, благо помещение позволяло, сказал придушенным голосом чуть не стихами:
— Германский траулер на рейде стоит «Альбатрос» название, а в кабинете вашем товарищ уполномоченный сидит.
* * *
Немецкий траулер был хорошей новостью. Иностранцы были самыми желанными гостями в посёлке. Деньги-то, тьфу на них, да и по закону преследуются валютные операции, а вот ежели меняться… У начальника порта было чем встретить гостей, а уж проводить и подавно. Ибо каким бы ты коммунистом заядлым не был, а должность берёт своё. Да и ронять авторитет Советской власти перед какими-то капиталистами Поликарп Евграфович не собирался.
— Ну? — подтолкнул он замедленного Алика.
— Просят представителей на борт, у них поломка какая-то…
— Лодка готова?
— Митрич расстарался, он и семафор принимал.
— Этот Митрич как шпион японский. И как он эту абракадабру понимает? Иван Зосимович! Поехали! — позвал Прохоров уполномоченного.
— Разговор есть, зайди сюда. — ответил из-за приоткрытой двери Пяткин.
Поликарп Евграфович вздохнул. Опять двадцать пять. Каждый пароход заходящий в порт они встречали вдвоём, не считая Митрича на вёслах. И каждый раз перед этим он должен был выслушивать лекцию, которая в устах невежественного уполномоченного превращалась в сказку-неотвязку. Ну какие могут здесь быть шпионы? И что тут шпионить? Ан нет! Порт превращался в режимный объект, важнейшую точку вожделения для разведок всего мира, а представители Советской власти становились несгибаемыми борцами за Коммунистическую революцию во всём мире. Сначала, после приезда Пяткина, это было даже интересно представлять разваливающийся причал и сарай на берегу как строго охраняемую государственную тайну, но довольно скоро это надоело и не вызывало никаких эмоций, кроме позывов зевоты. Однако сделать ничего было нельзя. У этого дурака была инструкция, коей он слепо следовал. Поликарп Евграфович опять вздохнул и показав кулак Алику прошёл в свой кабинет.
Глава 9
Траулер доверху заполненный рыбой качался на волнах в полукилометре от берега. Два человека в прорезиненных плащах стояли на мостике, щурясь от порывов постоянно меняюшегося ветра. Капитан в фуражке с эмблемой торгового флота Германии держал бинокль и рассматривал берег. Второй постарше и в зюйдвеске стоял облокотившись на тронутый ржавчиной леер и курил.
— Ну что там русские, Гюнтер?
— Как всегда не торопятся. Давно хотел спросить вас Август, как вы, человек которого знает сам Фюрер, согласились принять участие в этой авантюре?
— Вы торопитесь Гюнтер и не видите всей картины. Но может быть скоро вас посвятят во все детали.
— А пока я боевой офицер буду менять коньяк на шкурки дохлых сурков.
Август Циммер — руководитель секретной лаборатории и штурмбаннфюрер СС беззвучно засмеялся представив дохлого сурка в руках капитана субмарины Гюнтера фон Браухич, племянника знаменитого генерала Вальтера фон Браухич.
— Давайте поговорим о чём-нибудь другом, Гюнтер. Например что вы думаете об Олимпийских играх. Кстати, когда они начнутся? Мне бы не хотелось пропустить такое событие.
