армию. Сейчас в психушке у него полно собеседников, но он иногда этих вспоминает.
Ким вздохнул.
– Чего замолк? Расстроился, что ли? Через два-три года от них ничего не останется. Закроем этот «санаторий» и сдадим в утиль корабль вместе с музеем. Хорошо, что этим чудикам память успели почистить прежде, чем отселить в поселок. Иначе ты торчал бы целый день в колонии психов. Как там, они все еще болтают о космической амнезии?
– У них тут лекарств и воды мало. Можешь добавить в груз завтра?
– Не вопрос. А сам что возвращаться не собираешься?
Ким ответил не сразу.
– Подожду груз. Проверю, чтобы все было в порядке.
– А, хорошо. Не скучай там.
И снова повисла тишина. Ким долго смотрел на заваливающийся за горизонт остов корабля, на немерцающие звезды. Наверное, в такой тишине можно услышать тот Голос Звезд, даже без радиостанции. На что он, интересно, похож?
– Доктор? – Уно стоял в дверном проеме и опирался на трость. – Вы идете? Не начинаем без вас, а мальчики уже готовы.
– Да, конечно, – Ким улыбнулся и положил шлем на край неровно обтесанного камня. – Уже иду.
Бархатный сезон
Я взобрался на утес, долго смотрел на особенно яркий закат, протянувший бордовую дорожку по спокойному мелкому морю. Хорошее место для маяка, просто идеальное. Скорее всего, тут его и поставили бы если бы в этих океанах был хоть один корабль. Но теплые моря Венеры не знали мореходов в прошлом и не узнают никогда. Если не считать кораблем слегка покачивающийся на воде остов города-дирижабля, большая часть которого скрыта в глубине.
Я помню, как просто лежал на песке и смотрел в небо с редкими облаками, пока Марта спасала вещи с тонущего города. Мне все казалось бессмысленным, и ее брожение по колено в воде с прижатыми к груди пожитками тоже. Она не смотрела на меня, поджав губы вновь и вновь заходила в воду, ныряла и плыла, едва вода доходила до пояса, размахивая руками. Тогда казалось, что она просто сошла с ума, но сейчас я понимаю, что ей было так же страшно, как и мне. И ругаю себя за то, что не бросался раз за разом в воду вместе с ней. Без нее не было бы ничего – ни нашего маленького лагеря на берегу, ни костра по вечерам, ни маленького огорода за палаткой, ни, возможно, меня.
– Сегодня яркий, – сказала Марта. Она подошла бесшумно, положила голову мне на плечо. Ее еще мокрые от соленой воды волосы щекотали мне шею. – На Земле таких не бывает.
– Бывают, – уверенно сказал я. – И довольно часто.
Она хмыкнула.
– Тебе виднее.
На Земле Марта почти и не была, только однажды подростком на экскурсии, большую часть которой занял перелет на челноке. Марта родилась на Венере в таком же облачном городе, как тот, руины которого сейчас омывали волны теплого моря. С детства смотрела на бурлящие внизу облака, под которыми кипел самый настоящий ад, где пятисотградусная жара раскаляла каменистые пустыни, где стремительные ветры при давлении в сто атмосфер превращались в настоящие течения, а по желтым камням моросил сернокислотный дождь. Но об этом всем она узнала много позже, в школе, спрятанной в глубинах похожего на гигантский дирижабль города, на внутренней поверхности которого обитали три тысячи человек. Когда я прибыл под его своды – молодой инженер с дипломом, мечтами и амбициями, Марта уже проходила практику наладчиков компрессоров, готовилась к защите диплома и была достаточно симпатичной чтобы успешно игнорировать меня – самоуверенного переселенца с далекой Земли.
Как мы оказались в одной бригаде, проверяющей систему охлаждения в только что построенном и еще не сданном городе-дирижабле – уже не важно. Важно, что две недели были настоящей мукой. Мы – три специалиста на только кажущийся небольшим надувной поселок, каждый со своим мнением и желанием вписать свое имя в историю нового города, который вот-вот должен отправиться в свободное плавание над облаками. Марта ненавидела меня, а я ее, и оба мы терпеть не могли Антона, тело которого теперь где-то там под волнами, раздавленное тысячами тонн металлического каркаса. Сообщение о том, что под нами грозовой фронт, и город может войти в зону турбулентности, мы проигнорировали. Шторм мы тоже пытались игнорировать некоторое время. Но не падение сквозь синий клокочущий туман и раскрывшийся перед нами океан.
– Пойдем, – сказала Марта. – Скоро костер догорит.
В лагере две палатки. Одна наша с Мартой, в другой спасены от дождей перенесенные с искореженного города вещи. Жаль, что так мало удалось спасти. Город был почти пуст, еще не заселен и даже не сдан в эксплуатацию. Ценное вроде еды, одежды и пары книг укрывал брезент, остальное сушилось на берегу – обломки мебели, куски утеплителя, который удалось отодрать от стен. Потом все это шло в костер.
Мы сели на песок, поджав ноги. На все побережье только свет от костра, от звезд на безлунном небе и тонкой бардовой полоски, оставшейся от заката. Сегодня тепло, можно не прятаться в палатку. Можно не бояться зверей, не опасаться за провиант. Планета пуста и мертва, если не считать меня, Марту и тысячи разновидностей прибывших с нами бактерий. Ее каменистые равнины, широкие пляжи, отмели и глубины теплых морей и океанов абсолютно безжизненны. Идеальный курорт, не будь он самой комфортной могилой.
– Я сегодня плавала, – сказала Марта, не отрывая взгляда от пламени костра. – Наверное, в первый раз по-настоящему. Расслабилась и просто плыла. И знаешь, о чем думала?
Немного помедлив, я вопросительно кивнул.
– Думала о том, как странно это. Ни медуз, ни рыб, ни водорослей. Никто не коснется твоей ноги, ни ужалит. Даже наглотаться воды не опасно – просто вода и соль. Можно выйти на берег и просто идти, не опасаясь хищников, скорпионов, змей. Никакой опасности нигде, представляешь?
Я промолчал. Я знал к чему обычно приводят такие разговоры.
Марта долго смотрела на меня, потом снова отвернулась к костру.
– Нужно еще утеплителя или брезента. Скоро будет нечего кидать в огонь.
– Можно обойтись без костра, – пожал плечами я. – Тут некого отпугивать. А друг друга мы все равно увидим – звезды яркие.
– Нет. Без костра совсем не то. Идем спать.
***
Утром я нашел на берегу ящики – их выкинули волны, протащив от каркаса города-дирижабля до нашего лагеря. В двух инструменты и спецодежда, в третьем несколько сухих пайков, несколько разряженных инженерных планшетов и настоящий чистый блокнот. Его я припрятал немедленно, закопав в сухой