много-много людей. – И ты тоже не один. Я люблю тебя, братик. Уходи. Твое место не здесь. Уходи и не возвращайся.
Генри хотел коснуться ее, но Филлис покачала головой и отступила назад. Темнота обняла ее за плечи, скрывая с глаз, а потом погас свет. Генри крепче сжал ладонь Йоичи, и на них обрушилась ледяная волна.
– Девять, восемь, семь…
– А если он не успеет? Что, если он не успеет вернуться?
– Шесть, пять, четыре…
– Генри! Генри, ты слышишь? Пожалуйста, возвращайся. Генри!
– Три, два…
Один.
Тепло щекотало лицо, и Генри поморщился. Влага скатилась по щеке, и кислород хлынул в легкие, заполняя их, как воздушный шарик. Он закашлялся, и кто-то помог ему повернуться на бок и привстать. Генри разбирал кашель, и он сгибался пополам, пока в горле не запершило.
– Генри.
Он разлепил мокрые ресницы и увидел лицо Сораты.
– С возвращением.
Генри огляделся и понял, что самое страшное миновало. Валентайн сидел в стороне прямо на полу, Кирито стоял рядом, как верный страж, Курихара нависал над Дикрайном и держал его «шлем». Седые волосы ученого были всклокочены, лицо расслаблено, а взгляд устремлен в пустоту.
– Он мертв? – спросил Генри.
– Нет, но он получил по заслугам.
Услышав его голос, Дикрайн вскинулся и с идиотской улыбкой завопил:
– Моя фея! Моя фея!
Из уголка рта потекла слюна, и Генри отвернулся. Что ж, Сората прав. За все содеянное Дикрайн получил самое справедливое наказание – снова стал безобидным дурачком Йохансоном, но на этот раз, кажется, навсегда.
– Что с Йоичи?
– В порядке, просто спит, – ответил Сората. – Спасибо, что привел его обратно. И… и что пришел сам.
– Теперь все закончилось?
– Да, – кивнул Сората и с горькой улыбкой сказал: – Все закончилось.
Они замолчали, и Дикрайн тихо запел:
– Летала в саду у Маттиаса фея, с цветка на цветок, с цветка на цветок, – его хриплый голос возвращал в прошлое. – Тянула ладошки к бутонам, робея, садясь на листок, садясь на листок…
Сората выпрямился и протянул руку. Генри сжал его ладонь и оттолкнулся от пола. Короткая секунда движения навстречу Сорате растянулась до бесконечности. Все это – академия, Малберри, Дикрайн, все эти смерти, духи и призраки, боги и демоны, выполненные обещания и нарушенные клятвы, были их цепями, но они больше не тянули вниз, а просто намертво сковали между собой.
Хлопнула закрывшаяся за Валентайном дверь, и Кирито, виновато улыбнувшись, поспешил за ним. Дикрайн перестал петь и начал загибать пальцы, шепотом повторяя детскую считалочку.
– Я понесу, – сказал Курихара, и Генри видел, как важно было для него получить разрешение. Сората кивнул, и он взвалил Йоичи на спину и пошел вперед. Генри и Сората выходили из разрушенной лаборатории последними.
– Что произошло, пока меня не было? – спросил Генри. – Что стало с той штукой?
– Когда Йоичи открыл глаза, все просто, – Сората замолчал ненадолго, собираясь с мыслями, – прекратилось. Валентайн потерял сознание, но, к счастью, все уже кончилось. Наверное, оно не смогло найти себе никакое тело и вернулось туда, откуда пришло, забрав с собой Ларсена. А ты? Что было там с тобой?
Генри вспомнил встречу с сестрой и ее прощальные слова и улыбнулся.
– Потом как-нибудь расскажу.
Они поднялись на первый этаж и без проблем нашли выход. На улице мигали огни патрульных машин и кареты скорой помощи, полицейские сажали в машину Нобу в наручниках. Курихара передал Йоичи врачам и объяснял полиции, что внутри остался еще один человек, которому требовалась помощь. Он говорил о Дикрайне.
– Я должен признаться в убийстве, – вдруг сказал Сората.
Генри поймал его за руку.
– Нет. Не должен.
– Я убил человека, Генри. И ты знаешь, что это не было аффектом. Я хотел его смерти и я обязан понести наказание.
Генри притянул его к себе и крепко взял за плечи.
– Наказание? Ты уже столько раз наказал себя, на годы вперед. Перестань себя мучить, Сора. Теперь все точно будет хорошо, слышишь? Йоичи в порядке, мы живы, Дикрайн больше не опасен, и никто не станет охотиться на вас, чтобы продолжить какие-то эксперименты. Просто живи. Это лучшее, что ты можешь сделать для своего сына. И для меня тоже.
Генри смотрел ему в глаза и видел в них свое отражение и, наконец-то, все его мысли.
– Вы отец? – к ним подошел полицейский. – Кимура Сората? Прошу вас проехать с нами, это по поводу похищения. Преступник дал признательные показания, но нужно заявление от вас.
Зазвонил телефон, Сората, извинившись, поднес его к уху.
– Масамуне?
Генри не знал, о чем они говорили. Он смотрел на отель, на освещенные фарами и мигалками ступени крыльца, на черные провалы окон и надеялся, что все души когда-нибудь обретут покой, начиная с них с Соратой.
– Извините, – Сората убрал телефон в карман. – Для начала я хотел бы побыть со своим сыном и убедиться, что с ним все хорошо.
Его сопроводили к машине «скорой» и открыли двери. Сората повернулся и махнул рукой.
– Генри! Давай быстрее.
Тьма была побеждена. Не только та, что таилась вокруг, но и тьма внутренняя. Генри отпустил своих призраков и, повернувшись к отелю спиной, пошел за Соратой.
Всего лишь попытка…
Но вновь я такой,
Как в юные дни.
Думаю: «Если б друга найти,
Все ему рассказать!»
(Исикава Такубоку)
«Это последнее письмо, которое я пишу.
На самом деле, это даже не письмо,
а прощальная записка. В итоге в картонной
коробке скопился целый личный дневник,
и последней страницей будет обещание спасти
тебя, что бы тебе сейчас ни угрожало.
Билет куплен, и обратный мне
не понадобится. Я много говорил, много
писал, но вот пришло время доказать
свою верность».
(из неотправленных писем Генри Макалистера)
История одиннадцатая,
в которой все хорошее и все плохое находит свой финал
Ворота академии «Дзюсан» с легким механическим шорохом закрылись за спиной, и Генри ощутил тревожное чувство дежавю. Сколько прошло? Три года? Он усмехнулся и, поправив ремень сумки на плече, зашагал по гравийной дорожке через парк к парадному крыльцу. Кажется, даже солнце светило так же, или, может, память играла с ним, все же за три года столько успело произойти.
Генри замедлил шаг, любуясь тем, как Сората сумел преобразить мрачноватый английский парк, запущенный с момента закрытия академии, и подготовить его к началу работы. То же касалось и особняка. Старый дом, все такой же сырой и