то, что эта причина существует. Однако там – хотя странновато говорить «там» о том, что, в сущности, не является местом, – так вот, там я встретила Павлу Имберис, которой не были нужны ни кольцо, ни колыбельная. Вероятно, более совершенную. Более счастливую, как мне показалось. И кроме этой – еще десятка полтора других. Павлу Имберис, хозяйку орфейни в Певне. Павлу Имберис, которая однажды утром не струсила и не потеряла друга. Павлу Имберис, которая умеет разговаривать с детьми. Павлу Имберис, которая не отшила одного тигроокого эфеба лишь за то, что он был недостаточно загадочен… Полтора десятка судеб, которые я профукала… или как будто профукала. Кажется, ну что за примитивная ловушка – ни хитрости, ни элегантности. Нет ведь ни одного человека, довольного каждым своим выбором. Просто за какие-то надо себя простить. И уж я-то это умею. Я-то – такая начитанная, умудренная, прозорливая… Это я смеюсь над собой, Эф_Имер. А вот вы не смеетесь, вы замечательно слушаете. Хотя мне и кажется, что совсем не такую историю ожидали. О такой вы вряд ли стали бы молчать. Это мне неуютно светить решениями, которыми не горжусь, будто узловатыми стариковскими коленками. У вас же было нечто иное, но, думается, тоже личное. С вашим лицом.

Две прямоугольные солнечные лужи едва заметно рябят и подрагивают по обеим сторонам койки. Одна – почти у моих ног. Если чуть-чуть поменять позу, краешек этой солнечной лужи будет лизать безразмерные лимонадно-оранжевые гостевые тапочки, в которых тонут мои ноги. А если присмотреться, то можно проследить траекторию полета пылинок, прикосновением света временно превращенных в легкое золото. Всего нескольких пылинок – потому что в этом эс-комплексе хорошая мехозяйка. И красивая. Похожая на крупную бронзовую ящерицу. Я много раз наблюдал за ней, когда не спалось. Интересно, а Имберис ее видела?

Рано или поздно мне все равно придется снова встретить темный птичий взгляд ментора… Так почему не прямо сейчас?

Павла Имберис по-прежнему медленно прокручивает на пальце кольцо. И смотрит понимающе. Лысого мантикора ей на… Хотя, собственно, за что? За то, что умеет делать выводы? За то, что рассказала мне, в какой истории – точнее, в каких историях – ее заперли наномехи Стрелка? За то, что тактичнейше ходит на цыпочках вокруг моего самолюбия – первый раз за два года нашего знакомства? Нет уж, извини, друг мой лысый мантикор, Павлу Имберис я тебе не отдам. Потому что нет у меня для этого никаких причин.

– Вы продолжаете отлично угадывать, ментор. И… спасибо, что рассказали. Но позвали вы меня не для этого, правильно?

Прежде, чем она успевает ответить, дверь в палату приоткрывается, в щель прыгает голова со складчато-улыбчатыми щеками и сообщает, что через полчаса у Имберис встреча с гармоником. После чего мы с ментором опять остаемся вдвоем.

– А позвала я вас… – Имберис аккуратно склеивает края разорванной беседы. – Знаете, Эф_Имер, я иногда до безобразия честная живописная руина. Поэтому призна́юсь: какую бы причину я вам сейчас ни придумала, за каждой будет прятаться обыкновенное любопытство. Хоть это и не вполне этично, каюсь. Но мне очень уж хотелось глянуть: какой там у вас после темной ночи начался рассвет?

Первая моя реакция вполне предсказуема: спросить, с чего она взяла, что начался хоть какой-то. Вместо этого я перечисляю с интонациями старательного студента:

– Туманный. Прохладный. Со звучащими в отдалении колокольчиками. И внушительным списком дел на грядущий день.

– Дела – это помогает. Почти всегда, – благосклонно кивает ментор. – А у колокольчиков множество смыслов, и почти все мне симпатичны… Но на эту тему я вас как-нибудь в другой раз подавлю объемами знаний. Если напомните. А сейчас… сейчас я добавлю еще одно сомнительное решение в мою коллекцию. Хотя Симушка Ро и просил меня этого не делать и даже приводил интересные доводы. Ему бы выспаться, правда? Вы ведь тоже заметили? И посмеяться. Капельку несерьезности… Но я снова треплю языком не по делу. Ужасно он склонен к трепу, мой язык. А ведь собиралась о девочках… Понимаете, я тут, в окружении милейших эскулапов, оказалась после того, как на лекции увлеклась рассуждениями о женских обличиях смерти. И зачем-то высунула свой нос из сфер чистого искусства, упомянув, как вы, наверное, уже догадались, так называемого Стрелка. Не просто упомянув – обрисовав, какой он может быть девочкой. Всего-то пара штрихов, едва намеченный умозрительный образ. Но, вероятно, я и правда неплохо угадываю.

– Значит, девочка?

– Умозрительный образ.

– А какими именно штрихами вы его наметили? Или не расскажете?

– Да чего теперь-то кокетничать? – Имберис гладит кольцо, как могла бы погладить крошечного зверька. И медленно, тщательнее, чем обычно, подбирая слова, набрасывает портрет:

– Эта девочка – умозрительная девочка, держите это в голове – так часто заставляла себя переходить границу между личным «возможно» и личным «невозможно», что, в конце концов, перестала ее замечать. У этой девочки, как мне видится, непреодолимая тяга все улучшать: то, что может быть быстрее, – сделать быстрее, то, что может быть удобнее, – сделать удобнее. То, что может быть справедливее, – сделать справедливее. В том числе… нет, даже в первую очередь, она бесконечно улучшает себя. А для того, чтобы улучшалось веселее и как будто само собой, она выбирает в друзья тех, кто в чем-то ее превосходит. И дотягивается до них. Если же дружба по какой-то причине невозможна, тогда она не брезгует и просто соперниками. Почти наверняка у нее нет и не было проблем со здоровьем. И почти наверняка были проблемы с чувствами. Хотя у кого из нас их не было… Она, скорее всего, не жестока, но если увидит в жестокости инструмент… Инструменты ей годятся любые. Так рисуется мне эта девочка, которую я – обязательно продолжайте держать это в голове – все-таки выдумала.

В моей голове начинают сверкать и притягиваться друг к другу некоторые информационные песчинки, до сих пор не привлекавшие внимания. Сквозь их целеустремленный шорох я почти не слышу того, что ментор Имберис говорит дальше. Но вроде бы что-то о логических цепочках, которые зачастую оказываются фальшивыми. Как же любит она всякие образы… Впрочем, я их и сам люблю. Автоматически несколько раз киваю – мол, внимаю и усваиваю. Но мне уже не терпится уйти. Посидеть в тишине и дать песчинкам сложиться в то, во что им хочется.

– Вы меня больше не слышите, – ясным суховатым голосом констатирует Имберис.

Хотя именно эти ее слова я, как ни забавно, прекрасно слышу, поскольку мне как раз удается приглушить требовательный шорох песчинок в голове.