Тело Левшина-старшего обнаружилось в дальнем от двери конце длинного помещения. Их с Ванечкой даже слегка пробрала дрожь, пока они туда шли.

– Подержи-ка фонарь, Зинуша! – попросил Иван Алтынов.

А потом, к ужасу девушки, стал разворачивать клеёнку – ту самую, американскую, – в которую вчера завернули тело лже-Велеса.

– Может, лучше вытащить его отсюда прямо так? – Зина ощутила, как дрожит её голос – и уже отнюдь не от холода.

– Нет, – Иван помотал головой, – они должны обнаружить на нём татуировку с изображением Велеса – о которой ты говорила.

Однако раньше той, диковинной татуировки Зина с Иваном обнаружили другую, довольно-таки обыденного вида. Условно говоря – обыденного. Когда Ванечка размотал клеёнчатый кокон примерно до половины, наружу вдруг вывалилась мужская рука. Зина от неожиданности чуть было фонарь не выронила. И не удержалась – испуганно вскрикнула. Её жених при виде зрелища, которое им открылось, тоже издал громкий возглас – но явно не от испуга, а от удивления.

– Посвети, Зинуша, сюда! – попросил он.

Девушка чуть опустила фонарь, и его свет отразился от матовой поверхности клеёнчатого свёртка, словно от мраморного изваяния. Только вот кисть руки у этого изваяния была человеческой, покрытой кожей. И Ванечка в неё чуть не уткнулся носом, разглядывая сделанную на запястье наколку.

– В точности такая, какую я видел у Свиридова… – прошептал он, а потом, подняв глаза на Зину, произнёс почти с торжеством: – Я знаю, что имела в виду Прасковья Назарова! Ну, то есть шишига. Инженер сказал мне по дороге сюда: масонский символ вытатуировал ему на запястье кучер господ Полугарских, Антип. Он, оказывается, большой искусник по этой части.

5

Зина слушала, что Иван ей говорил, и тот видел: с каждым его словом она всё больше мрачнеет. По сути, открытие насчёт второй татуировки мертвеца могло иметь всего два объяснения. Либо обе татуировки сделал Антип и тогда выходило, что он причастен как минимум к совершённому в усадьбе жертвоприношению. Либо Антип изобразил только циркуль и наугольник, а лик Велеса нанёс на грудь Левшина-старшего кто-то другой. Иван, пока излагал свои соображения, полностью размотал клеёнку на мертвеце и вторую татуировку тоже рассмотрел. Однако никаких выводов о её авторстве сделать не смог.

– А я ведь поклялась Прасковье твоей жизнью, что стану защищать Антипа! – сказала Зина, когда он договорил.

– Ну, – Иван пожал плечами, – если хочешь знать моё мнение: я не верю, что Антип как-то причастен к убийству. Или уж у него железные нервы, а заодно и артистические способности как у гениального Кина, исполнителя шекспировских ролей. Судя по твоему рассказу, он и бровью не повёл, когда узнал о теле, вытащенном из пруда. Другое дело, что кто-то мог захотеть свалить вину на Антипа, зная, что тот хорошо делает татуировки. Дескать, обе наколки сделал он. Стало быть, и убийца – тоже он.

– Потому шишига и сказала, что над ним нависла беда, о которой он не ведает! Но как теперь мы станем Антипа защищать?

Иван собрался ей ответить, что способ существует лишь один: изобличить истинного убийцу. Но глаза девушки вдруг широко распахнулись: она поглядела на изувеченную голову убитого помещика.

– Смотри! – Зина указала на висок мертвеца, одновременно поднимая повыше фонарь. – На что это, по-твоему, похоже?

Иван поморщился, произнёс нехотя:

– На маленький трезубец.

Он сразу заметил этот оттиск на коже убитого, однако ничего Зине не сказал. Девушка и так имела предостаточно поводов для беспокойства. А теперь она и сама вот-вот могла сделать те же выводы, к каким пришёл её жених. Дочка священника поднесла фонарь поближе к жуткой ране на голове Левшина-старшего, но ничего больше спросить или предположить не успела.

Несколько ярких косых лучей внезапно проникло в ледник: оранжевый свет просочился снаружи сквозь круглые отверстия вентиляционных продувов. В помещении сразу стало заметно светлее: покрытые лёгким инеем окорока, колбасы и мясные туши заблестели, заискрились, будто гротескные рождественские игрушки. А мёртвое тело, до этого синюшно-бледное, окрасилось в розовато-багряный оттенок. И лицо Левшина-старшего стало смахивать на лик вурдалака, напившегося человеческой крови.

– Выходим! – закричал Иван; ему было всё равно, даже если бы кто-то услышал его сейчас. – Пора!..

Зина отпрянула в сторону и подняла фонарь так высоко, как только могла. А купеческий сын подхватил с низкой деревянной полки освобождённое от клеёнки тело, закинул его себе на плечо, и они с Зиной устремились к выходу. Девушка – впереди, светя фонарём; её жених – за нею следом, почти шаг в шаг. Мимолётно он порадовался тому, что мертвец успел закоченеть, а не то его руки и ноги лупили бы Ивана по спине и по животу. И всё же Иванушка отвлёкся на миг, разглядывая разбитый висок Левшина-старшего с вдавленным оттиском Нептунова трезубца. Так что чуть было не упал, когда оказался возле короткой, из трёх ступенек, каменной лесенки, ведшей из ледника наверх.

– Осторожнее! – воскликнула Зина, увидев, как Иван едва не выронил свою ношу.

Теперь и девушку явно не волновало, услышат их Андрей Левшин, Любаша или кто-то ещё. Снаружи им открылось такое зрелище, что переживать о всяких пустяках было бы даже смешно. Иван застыл на пару мгновений, потрясённо озираясь по сторонам. А потом сделал то, что собирался: положил мертвеца наземь, как можно ближе к змеистым языкам пламени, что окружили ледник со всех сторон.

6

Зина хорошо помнила одну из фресок, что имелись в церкви Сошествия Святого Духа, настоятелем которой являлся её папенька. Это настенное изображение пугало Зину с раннего детства – до такой степени, что она всегда прикрывала глаза, когда проходила мимо. Фреска представляла собой картину адского пекла, в котором жарятся грешники. Хвостатые черти насаживали их на вилы, подозрительно смахивавшие на трезубец Нептуна с разломанного бабушкиного шандала. И подносили несчастных, корчившихся от ужаса и боли, к длинным языкам кроваво-красного пламени, что вырывались из глубин преисподней.

А сейчас Зина решила: картину эту она созерцает воочию. То, что она наблюдала вчера из окон столовой, являлось всего лишь неполной, облегчённой репетицией нынешнего зрелища. «Это моя третья ночь в усадьбе, – подумала девушка, чувствуя, как на голове у неё шевелятся волосы: то ли от ужаса, то ли от обжигающего жара. – А что произошло с Хомой Брутом, когда он третью ночь читал Псалтирь по панночке?..»

Впрочем, даже ужасающему Вию здесь было бы не место – среди всех огненных гадов, что окружили их с Ванечкой. Зина не удивилась бы, если бы мёртвое тело, которое её жених положил на землю, насадил на свои вилы какой-нибудь рогатый бес, выскочивший из адских глубин. Но нет: оттуда в наш