— Хорошо, — отозвалась Ольга Ивановна, немного задумчиво.

Она ещё раз взглянула на Яблокову, кивнула ей — вежливо, почти тепло — и аккуратно прикрыла за собой дверь. Остались только они двое.

Какое-то время Нечаев стоял спиной к ней. В отражении стеклянной дверцы я видел, как он медленно прикрыл глаза, как едва заметно дрогнули губы — будто он проглотил слово, которое не посмел произнести вслух.

— Люба… не ожидал тебя увидеть… — выдохнул он, не оборачиваясь.

— … живой, — закончила за него Яблокова и скрестила руки на груди. В её голосе не было ни дрожи, ни сомнения. Только твёрдость. — Конечно, ты не ожидал, что я переживу твое предательство.

Я замер. Внутри похолодело. Всё стало тише. Даже кровь в ушах зазвенела глухо, как в подвальном помещении. А потом снова послышался его голос, уже ровнее:

— Ты права. Не ожидал.

Он повернулся, и их взгляды встретились. Никаких жестов, никаких попыток приблизиться. Только прямой, открытый взгляд, будто он всё ещё не знал, как с ней говорить.

— Ты совсем не изменилась, — едва слышно прошептал он. — Будто только вчера…

— Будто только вчера ты убил меня, верно? — перебила она, и в её голосе прозвучало злое веселье.

— Люба… — он опустил голову, и плечи его чуть поникли. — Столько лет прошло. И не было дня, чтобы я не вспомнил…

— Хватит лжи, — оборвала она его и прошлась по кабинету, не спеша. Внимательно глядела на полки, будто вглядывалась в самую суть вещей, а не в безделушки. — Ты жил. А живые не думают о мертвых каждый день. Поверь, я знаю, о чём говорю.

Она замерла у книжной полки, коснулась пальцем фигурки собачки. Потом медленно повернулась к лекарю. Теперь в её лице было меньше напряжения, но и тепла там не прибавилось.

— Странно только то, что ты изменился, — сказала она, чуть склонив голову — Я проверила снимки. И поняла, что ты изменился до неузнаваемости сразу после того, как оставил меня бездыханную в моем доме. А потом… все эти годы выглядишь вот так, — она неопределённо махнула рукой, — будто время для тебя просто остановилось.

Нечаев не отводил взгляд. Не перебивал.

— Мне предложили изменить внешность. Сделать себя старше, — тихо сказал он. — Чтобы никто не смог связать меня и…

— … и меня, — закончила за него Яблокова и горько усмехнулась. — Никто бы не искал Родиона в теле взрослого мужчины. Тут ты прав. Тебе даже не пришлось менять имя. Просто взял фамилию жены и начал практику как будто ты опытный, умудрённый жизнью лекарь. Верно?

Он чуть склонил голову, но не ответил.

— Твои пациенты, наверное, восхищаются тем, как хорошо ты сохранился. Супруга… — она запнулась. — Супруга, наверное, тоже.

— Она ничего не знает о моем прошлом, — поспешно перебил её Нечаев. — Я познакомился с Оленькой позже. Она согласилась выйти за меня замуж, несмотря на видимую разницу в возрасте.

— Ты заплатил ей за этот брак, — холодно отрезала Яблокова. — Купил себе фамилию, положение, спокойную жизнь. Всё, что было нужно.

— План был такой, — согласился он, и голос его прозвучал почти отстранённо. — Именно так всё и задумывалось.

На миг повисла тишина. Он будто собирался с силами. А потом тихо добавил:

— Но мы с Оленькой… с Ольгой… — голос его сбился, он замолчал, опустив голову. Как будто признаться в чём-то дальше было бы уже не просто нарушением плана, а предательством самого себя.

— Если бы можно было всё вернуть назад… — тихо продолжил Нечаев. — Я бы никогда не…

— У жизни нет версии «если», — оборвала его Людмила Фёдоровна. — Мы живём сегодня. После того, что уже совершили. После боли, после ошибок. И я до сих пор не понимаю, как ты с этим продолжал жить все эти годы. Как можно смириться с тем, что ты предал того, кто доверял?

— Люба… — выдохнул он.

— Теперь у меня другое имя, — ровно ответила она. — Другая жизнь. Жизнь после долгих лет… после того, как ты меня убил. Я ведь тоже не могла отпустить прошлое. Только у меня не было выбора. Всё это время я была мертва.

— Не говори так, — попросил Нечаев. — Ты страдала, но время лечит. Оно сглаживает.

— Я была мёртвой, — повторила Яблокова, и её голос дрогнул. — Не в переносном смысле. Мёртвой. Моё тело всё это время лежало в подвале моего дома. В гробу. Одиноко. Безымянно. А моя душа томилась в ловушке. Я не могла выйти за порог, не могла уйти. Я жила в замкнутом круге из боли, из памяти, из твоего предательства.

Он попытался что-то сказать, но слова будто застряли в горле.

— День за днём я вспоминала, как ты ушёл, — продолжила она, — как оставил меня там, зная, что никто не спасёт. И это предательство — оно не отпускало. Оно держало мою душу за гранью. А ты… ты построил себе новую жизнь. Лекарь. Муж. Человек с чистой биографией.

В её голосе не было крика. Лишь суровая правда.

Мужчина побледнел, как будто только сейчас осознал, что всё это не дурной сон и не игра памяти. Он показался вдруг чужим в собственном кабинете. Попятился, не глядя на преграды, и тяжело опустился в кресло у стены.

— Одно из украшений… то самое, что я считала просто дорогой безделушкой… — тихо сказала Яблокова, — оказалось артефактом. Оно держало моё тело в стазисе. Все эти годы.

— Я не знал… — прошептал Родион, потрясённо глядя на неё, будто боялся, что она исчезнет.

— Иначе бы добил? — с усмешкой уточнила она, устало склонив голову.

На её лице промелькнуло страдание, почти неуловимое. Но исчезло мгновенно — как вспышка, которую успел заметить только тот, кто слишком хорошо её знал.

— Я жалел… — выдохнул он. — Все эти годы. Каждый день.

Он ударил себя кулаком в грудь — жест скорее отчаянный, чем драматичный. В глазах проступила влага, но он не вытирал слёз.

— Я был слабым, — выговорил он. — Мне надо было отказаться. Сказать: «нет». Но я испугался. Захотел выжить. Сохранить свою шкуру… ценой твоей жизни.

—