Но главное – Иван Алтынов даже самому себе не хотел признаваться, что именно это являлось главным – Зину Тихомирову из-за деяний её бабки отослали из Живогорска. А он так и не успел объясниться с ней до того, как она уехала! И если теперь он потеряет её навсегда, то это будет его собственная вина, а вовсе не чёртовой бабушки и не Зининого отца, который не видел возможности продолжать пастырское служение в городе, где его тёщу все теперь считали ведьмой. Причём считали с полным на то основанием.

– Доброе утро, Иван Митрофанович! – произнесла Агриппина Ивановна с демонстративной вежливостью – чуть ли не светским тоном; сейчас её манера речи никого не заставила бы заподозрить, что эта женщина принадлежит к мещанскому сословию.

Иван молча отдал поклон. И задался вопросом: смог бы он Агриппину Федотову убить, если бы ему представилась такая возможность? Он всерьёз обдумывал это секунд пять и пришёл к выводу: нет, не смог бы. Не потому, что не захотел бы брать грех на душу. И даже не из опасений уголовного преследования. Нет, причина состояла в другом: Зина любила эту пожилую женщину. И не перестала бы её любить, пусть бы она и десять раз была ведьмой. А он, Иван Алтынов, любил Зину.

– Присаживайтесь! – Иван указал посетительнице на один из стульев – хоть и поколебавшись: законы гостеприимства в отношении неё вряд ли были уместны.

Однако Агриппина Ивановна его предложением пренебрегла – осталась стоять.

– Рассиживаться нам особо некогда, – сказала она.

И что-то в её тоне, который вмиг перестал казаться тоном образованной женщины, заставило Ивана вздрогнуть. А Эрик Рыжий, соскочив со своего стула, подбежал к хозяину и замер с ним рядом – прижавшись горячим пушистым боком к его ноге и не сводя ярко-жёлтых глазищ с незваной гостьи.

4

Зина Тихомирова понятия не имела, что в то самое время, когда она беседовала в Медвежьем Ручье с господином Полугарским, её бабушка вела разговор с Иваном Алтыновым.

– Вот ещё о чём я хотела спросить, – торопливо произнесла девушка, понимая, что Андрей Иванович Левшин вот-вот появится в дверях. – Что вы имели в виду, когда произнесли тогда, возле пруда: «Неужто это всё – не сказки»?

– Ах, это… – Николай Павлович улыбнулся с явным смущением. – В здешних местах бытует, видите ли, одно поверье. Вы знаете, кто такая шишига?

Зина знала, да: её бабушка Агриппина рассказывала ей о всяких диковинных созданиях, и о шишигах – тоже. Однако ответить Николаю Павловичу она не успела. Господин Левшин, о котором дочка священника только что подумала, явно потерял терпение. Без всякого стука он заглянул в кабинет.

– Оба экипажа заложены! – объявил он. – Пора ехать!

– А как же завтрак? – спохватился Николай Павлович. – Зинаида Александровна изъявила желание поехать с нами – не можем же мы допустить, чтобы она отправилась в город на голодный желудок.

Зина собралась было сказать, что она не голодна, но этот фанфарон Левшин невозмутимо заявил:

– Я уже отдал распоряжение, чтобы ваша кухарка приготовила корзину с едой нам в дорогу. Мы не можем больше терять время.

И бедный Николай Павлович не посмел даже указать наглецу на то, что невместно ему распоряжаться в чужом доме. Да ещё и предлагать хозяевам завтракать, находясь в одной коляске с завёрнутым в клеёнку трупом! При воспоминании о татуированном мертвеце Зину слегка замутило, однако кое в чём титулярный советник Левшин всё же был прав: надолго оставлять покойника на такой жаре уж точно не следовало. Им всем и правда требовалось поторопиться.

Левшин между тем пожал плечами:

– Если мадемуазель того желает, она, конечно же, может ехать с нами в город. Хотя я не советовал бы!..

Но Зина его уже не слушала. Полицейский дознаватель едва успел посторониться, когда она выскочила стремглав из кабинета – побежала в свою комнату за шляпкой, перчатками и сумочкой.

Перед крыльцом дома она застала всех уже готовыми к отъезду. Господин Левшин занял место в «эгоистке» и что-то вполголоса говорил – явно обращаясь к белой кобылке по имени Тельма. В линейке по одну сторону сидели двое городовых, в ногах у которых лежал ужасный клеёнчатый свёрток. А по другую сторону ссутулился на сиденье Николай Павлович, прижимая к боку корзину со снедью, стоявшую рядом. Завидев Зину, он улыбнулся ей жалкой улыбкой. И девушка, не дожидаясь, когда кучер Антип ей поможет, сама забралась в экипаж – устроилась рядом с господином Полугарским.

Девушке подумалось: за недолгое время, что они пробыли в доме, солнце сделалось ещё более немилосердным. Даже сиденье, на которое она опустилась, казалось раскалённым. «Изжаритесь заживо…» – повторно прозвучала в ушах у Зины угроза, не услышанная возле пруда никем, кроме неё самой. И теперь она уже совсем не представлялась нелепой. Что-то неправильное, неестественное происходило нынешним утром в усадьбе.

Однако Зина встречала здесь лишь первое утро. Те прежние времена, в её детстве, в счёт не шли. И ей подумалось: возможно, здесь подобная жара стоит после восхода солнца всегда. Даже припомнилось мудрёное словечко, услышанное в гимназии: микроклимат.

– Отправляемся! – крикнул тем временем господин Левшин и первым покатил на своей «эгоистке» по липовой аллее в сторону ворот усадьбы.

Антип тоже тронул с места линейку, запряжённую двумя разномастными меринами. С крыльца махнула им платочком горничная Любаша, а затем принялась этим же платком утирать набежавшие слёзы.

5

То, что случилось потом, Зина запомнила по секундам – словно ей удалось сделать несколько сотен дагеротипных снимков подряд.

Их линейка следовала саженях в пяти позади «эгоистки», когда они подъезжали к воротам усадьбы. Две белые привратницкие башенки показались Зине ещё более облупленными, чем вчера. На створках ворот, по-прежнему распахнутых, как будто стало ещё больше пятен ржавчины. А трава возле них и вдоль подъездной аллеи сделалась уже и не жёлтой – тёмно-коричневой. Но девушка не успела поудивляться тому, что все эти перемены произошли всего за одну ночь.

Господин Левшин направил «эгоистку» к воротам, и белая его кобылка, резво перебирая стройными ногами, повлекла за собой повозку. Зина видела, как лошадка вбежала в створ ворот. И тут же всех, кто сидел в линейке, внезапно, будто наотмашь, ударило волной раскалённого воздуха. А в воротах ярчайшей вспышкой мелькнуло невесть откуда возникшее пламя: стена белого, сплошного, как театральный занавес, огня. Этим огнём неведомый декоратор полностью завесил пространство между двумя привратницкими башенками усадьбы.

Белая кобылка, впряжённая в «эгоистку», проникла в эту белизну примерно на полкорпуса. А уже в следующий