Максим Николаевич Николаев
Река Великая
Родителям
Того же лета изыдоша коркодили лютии зверии из реки и путь затвориша; людей много поядоша. И ужасошася людие и молиша бога по всей земли.
Псковская вторая летопись, год 1582
Усопшие деды и пращуры,
Вы солнце любили, как шкуру лосиную оводы.
На прадедов падали мордами ящеры
И рвали и ели их
(новые к солнцу служения доводы).
Велимир Хлебников
Книга первая
Деревня
I. Январь
Морозный рисунок из кривых линий и неправильных ромбов на стекле у Парамоновых больше напоминает произведение художника-абстракциониста, чем пейзаж зимнего леса или фантастического цветочного сада, с которыми принято сравнивать этот жанр природной живописи. По стеклянному холсту бегут разноцветные огоньки. Красный. Желтый. Зеленый. Синий. Оранжевый. Голубой. Фиолетовый. В следующую секунду лампочки загораются сразу семью цветами радуги, и в избе, которую, кроме гирлянды, освещает только мерцающий на тумбочке телевизор, становится почти светло.
Показывают новогодний концерт. Елка на сцене — огромная. У Парамоновых в избе поменьше, но тоже ничего: с мишурой, с огоньками, и игрушек больше, чем у них там в телевизоре. Правда, осыпаться начала помаленьку, но зато натуральная, а не пластмассовая, и лесом пахнет.
Бабушка смотрит телевизор с печи. Когда включают рекламу, она поворачивает лицо к внуку:
— Ну что, Матюш, добрый подарок Дед Мороз принес?
— Добрый, — важно отвечает Матвей.
То подбоченясь, то покрутясь, анфас и в профиль, он любуется перед трельяжем новым жилетом. До сих пор у него был жилет надувной и без карманов, так что и не положить ничего. А в новом — карманов больше, чем до скольки он быстро считать умеет, и цвет не оранжевый, а маскировочный хаки, чтобы не пугать рыбу.
Бабушке Дед Мороз подарил новые тапки, маме — платок, Дашке — джинсы, как она заказывала, и даже размер угадал. Только папе ничего не досталось: до ветру ему некстати приспичило, а когда вернулся, то волшебного гостя уже и след простыл. Он расстроился, а бабушка, мама и Дашка стали над ним потешаться. Один Матвей не бессердечный в семье: от жалости к отцу даже всплакнул чутка. Пока вчетвером его утешали, пропустили куранты. Уже в первом часу мама с бабушкой за Новый год шампанское пили, и Дашка вместе с ними пила в этот раз. Быстро дети растут.
Как только папа проснулся, Матвей стал его уговаривать на рыбалку, но только к вечеру уговорил. День впустую прошел. На улице делать нечего: Никитос болеет, снег не лепится, и дома не лучше: по телевизору — ни одного мультика, одни концерты. Тот, который шел, сейчас как раз закончился, и снова началась реклама, а после рекламы — фильм «Ирония Судьбы». Матвей уже два раза его смотрел, а бабушка — раз сто.
С холодом отворилась дверь из сеней. Мама вошла в избу и поставила на пол два полных ведра молока.
— Ма-ам.
Она обернулась на сына, который на родительской кровати лущил конфеты из новогоднего подарка, но ничего не сказала ему и шагнула к печи.
— Юрка Семенов пропал!
— Как?!
— Алена заходила, у самой фонарь под глазом. Поругались, мол, в Новый год. Он ушел, телефон не отвечает. Вместе с Андрюхой сейчас по следам прошли до перекрестка в Выбутах. Дальше, говорит, следов нет. Или, може, машины заездили.
Бабушка уселась на печке, свесив ноги:
— Кто там в праздники ездит?! И снега вон не было.
— Да кто хошь. Може, и найдется еще. Слава Богу, что река замерзши.
— Жди, Маш! Найдется! Куда вон Димка, Евдокимовых сын, делся?
— Да Бог знает, Елизавета Ивановна, куда всех пьяных несет.
— Нинка говорит: трезвый был, по телефону с ним говорила, со смены шел.
— Да мало ль, что она говорит.
— Богуслав вон ихний, из Ящеров, сколько мимо проезжает, только притормозит — никогда не поздоровается. Даже головой не кивнет.
— Зато Любавка его всегда здоровается, когда мимо идет.
— Да пусть хоть обздоровается! С детства их, староверов, боюсь. Не дай Бог!
Из открытого люка в полу показалась рыжая отцовская макушка. Мать Матвея обернулась:
— Семенов Юрка в Новый год без вести пропал, говорю.
— В полицию заявлялѝ — спросил отец.
— К Дим Санычу в Тямшу собираются.
— Ветер какой там?
Мать сверху вниз непонимающе уставилась на него:
— Где?! В Тямше?!
— На дворе.
— Не знаю. Нормальный!
Отец поднялся на одну ступень выше по подвальной лестнице:
— Матюх, ложку подай-ка.
— Ген, тебе специально совок куплен! — завозмущалась бабушка на печи. — Сколько говорить, чтоб посуды с кухни не брал?!
— У совка края острые.
— А ложки в рот берем!
Не дожидаясь, чем кончится взрослый спор, Матвей спрыгнул с кровати, бегом бросился на кухню и вернулся с алюминиевой ложкой. Отец снова скрылся в подвале.
К тому времени, как тот выбрался наверх с жестянкой с червями, сын уже успел сходить в сени и стоял в избе в расстегнутой шубейке и в валенках. Мать заставила его надеть рукавицы, помогла застегнуть тугие пуговицы на шубе, обмотала шею шарфом, а на голову нахлобучила меховую ушанку и завязала завязки под подбородком.
Во двор с крыльца Матвей спустился вперед отца, стащил рукавицу, послюнил палец и выставил вверх. Кожу обожгло морозом.
— Ветер северный.
— Для окуня то, что надо, — сказал отец.
Из будки с заикающимся и каким-то придурковатым лаем им наперерез вывалился пес черно-коричневой масти. Внешне он немного напоминал немецкую овчарку, но размером был почти вполовину меньше. Пес встал в рост, обнял лапами Матвея и пытался лизнуть в лицо.
— Привет-привет, Малек, — мальчишка задрал над головой короткую зимнюю удочку из пенопласта, чтобы защитить ее от собачьих зубов, и свободной рукой потрепал уши дворняги.
Из другой конуры высунулась еще одна морда: заметно толще Мальковой, когда-то бывшая песочной масти, а теперь седая.
— Боцман, пока! — Матвей помахал морде ладошкой и напялил обратно рукавицу.
Вдоль тропинки торчат из сугроба голые кусты смороды и крыжовника. Грядок под снегом не видно. За огородом — баня, парники, курятник и хлев, где засыпают, а может быть, уже заснули Пеструшка, и Тучка, и Тучкин теленок, которому пока не придумали имя.
