– Вы серьезно? – честно говоря, Виктор сильно удивился. Предполагал, что придется долго ходить вокруг да около, завлекая и вербуя, а вышло…

«А что, собственно, вышло?»

– А если политика? – спросил он осторожно.

– Так если не эти и… Покойный Дима брезглив был, – сказал Лешаков задумчиво. – К Родзаевскому я бы не пошел…

– Экий, вы разборчивый! – разулыбался Виктор, довольный, что не ошибся в выборе. – Но бог с вами! Не к Родзаевскому и не к Вонсяцкому[83].

– Тогда ладно, – удовлетворенно кивнул Лешаков.

– И подробностей узнать не желаете? – поинтересовался Федорчук.

– Ну… – пожал плечами Лешаков. – Митенька мне бы, наверное, намекнул…

– Я вам тоже намекну, но с условием.

– Валяйте.

– Перестаньте упоминать имя покойного. Меня это раздражает.

– Извините, – серьезно ответил Лешаков. – Больше не повторится.

И не обманул: за все время ни разу не заговорил по-русски и не вспомнил Митеньку Вощинина. Ни разу. Только однажды, да и то по-французски рассказал любопытную историю, пролившую, как говорят литераторы, свет на его фантастически быстрое согласие на вербовку.

– А все началось с того, – сказал как-то под настроение, проистекавшее из плотного обеда с не слишком обильной, но пропорциональной выпивкой, Лешаков, – что увидел я как-то знакомое лицо… на Rue Maitre Albert увидел.

– Где, где? – поинтересовался Федорчук, чуя недоброе.

– На Rue Maitre Albert, – повторил Лешаков. – Я работал шофером на грузовике у «Папаши Гильбэ», ну, может, знаете, месье Поль: «Перевезем все что хотите. Спросите папашу Гильбэ». И вот однажды вез я пиво… Как раз в пивную на Rue Maitre Albert. Уже разгрузился и еду потихоньку обратно – уж больно много в этот день машин там скопилось, как вдруг мне чуть не на радиатор какой-то псих бросается. Ну я по тормозам и в сторону. Только хотел выйти, объяснить недоумку, кто он есть, как из авто напротив человек со «шмайсером» выскочил. Видел я «шмайсеры», месье Поль, но не в Париже! Я и так на взводе после того блаженного, что чуть под колеса не попал, а тут еще такое… Представляете, зрение вдруг резким стало, как через лупу: все детали вижу. Даже подумать ничего не успел: нога сама на педаль газа нажала, перегазовка и… и третья скорость, разумеется. Под пули в Париже попадать – никакого интереса… Отъехал уже с квартал – слышу перестрелка, потом взрыв. Поставил я свой «ситроен» в гараж и домой, а утром во всех газетах… Ну думаю – пронесло. А потом соображаю – вычислят мой грузовичок, не ажаны, так гэпэушники. Узнают, кто за рулем был, и за соучастника пойду. А еще потом вдруг мысль засвербила: тот, со «шмайсером», знакомым мне показался, закрыл я глаза и… как в кино картинка крутится… Разглядел я лицо, но…

– Что же за «но» вы обнаружили, месье Лешаков? – спросил Виктор.

– Обознался я, – развел руками Лешаков. – И… и все. А меня и не вычислил никто, да и кому я сдался на своем трёханом грузовичке? Там таких в три раза больше было, чем у меня монет в кармане, а они у меня есть. – И он «звякнул» мелочью, встряхнув полу пиджака…

«Лешаков?!»

Федорчук не вздрогнул – он был уже «на боевом взводе» и внешне на «вызовы эпохи» никак не реагировал, только задержал руку с зажигалкой, идущую к зажатой в зубах сигарете, и, медленно обернувшись на голос, попросил сержанта пропустить посетителя.

«Вот ведь… Замысловато…»

– Ты как здесь?.. – спросил Виктор, задаваясь нелепым вопросом: действительно ли греки были так наивны, изобретя «бога из машины», как думают некоторые?

– А… Длинная история, – пожал плечами Лешаков и скосил глаза на ногу. То, что он прихрамывает при ходьбе, как и то, что обряжен в форму офицера-интернационалиста, Федорчук уже заметил. Оставалось понять, каким бесом его затащило в Испанию и что он делает именно в этом госпитале.

«Таких совпадений не бывает… Или все-таки случаются?»

– Ты как здесь? – спросил Виктор, рассматривая старого знакомого сразу же сузившимися глазами.

– Долгая история, – отмахнулся тот. – После концерта, если будет время, расскажу. Я, собственно, к Виктории… – с извиняющейся улыбкой объяснил Лешаков.

– Автограф понадобился?! – изумленно всплеснула руками Татьяна, не удержавшись, чтобы не поддеть Легионера.

– Ну, в общем-то, да.

– Ты серьезно? – удивился Виктор, однако не забыл полуобнять Лешакова за плечи, ненавязчиво подводя гостя к ломберному столику и разворачивая спиной к возможным «читателям с губ».

– Да-а… У меня сосед по палате… парнишка, русский… – заторопился Лешаков. – Митька… Не встает… Автограф просит…

– А может, ему «La soupe de poisson»?[84] – мрачно спросила Татьяна.

Говорили они по-французски, но смысл ее черного юмора до собеседника все-таки дошел.

– Э-э-э… – поперхнулся Лешаков. – А-а! – засмеялся. – Нет, нет! Он не умирает, нога у него. – И добавил по-русски: – …Ухи не надо! – «Чапаева» они тоже смотрели. – В Викторию он влюблен… заочно…

Но на этот раз Виктор его остановил.

– Слушай сюда, Легионер! – сказал он, и Лешаков тут же подобрался: раз в ход пошли боевые псевдонимы, значит, дело серьезное.

– На Викторию готовится покушение, – Виктор говорил тихо, но разборчиво. «Пиликающий» оркестр заглушал звуки речи, а губ его никто теперь видеть не мог. – Гэпэушники. Будут стрелять с галерей. У тебя оружие есть?

– Найду, – коротко ответил Лешаков, и Виктор почувствовал, как напряглись плечи собеседника. – Один вопрос… До меня здесь была баронесса…

– Кайзерине можешь доверять, как мне, – сразу же откликнулся Федорчук.

– Чудны дела твои, господи! – покачал головой Лешаков. – Ладно. Тогда я пошел… по галереям прогуляюсь…

– Спасибо, – сказал Виктор.

– С ума сошел?! – поднял седеющие брови Лешаков.

10. Кайзерина Альбедиль-Николова, Эль-Эспинар, Испанская республика, 21 января 1937 года, 13:10

Выступление Татьяна начала с «Бессаме мучо». С сентября 1936 года, когда вышла пластинка, песня стала просто-таки ультимативным хитом не только по всей Европе, но и по обе стороны испанского фронта. И сейчас – здесь, в Испании – принимали ее, как и везде, впрочем, с восторгом, переходящим в экстаз. Очень подходящая песня. Времени и месту подходящая…

Кайзерина прошлась за спинами зрителей, прижавшихся к балюстраде, остановилась у дверей, ведущих внутрь здания, закурила, стараясь унять разгулявшееся сердце.

«Ну же! Давай!»

Но Тревисин-Лешаков точно так же бесцельно «гулял» по противоположной галерее. Между тем, Таня пела что-то «киношное», народ внимал, а время уходило, и непоправимое могло случиться в любой момент…

Легионер вдруг остановился, заговорил с каким-то невысоким парнем в госпитальном халате. Кайзерина насторожилась, но старалась даже не смотреть в ту сторону, наблюдая за событиями краем глаза.

«Он?»

У нее не нашлось времени «переварить» тот удивительный факт, что по странному стечению весьма