Михаил поднял ладонь, примирительно улыбаясь:

– Хорошо, Сергей, продолжай творить. Но тогда придётся найти другого надёжного человека для проверки гостей. Сегодняшняя ситуация не должна повториться. Это новая реальность, друзья мои, и жить в ней надо осторожно.

Алексей усмехнулся, хлопнув Конотопова по плечу:

– Миша, по-моему, ты от этой опасной игры уже даже удовольствие получаешь. Пора признаться, что именно адреналин заставляет тебя придумывать всё новые безумства.

– Возможно, – не стал отрицать бывший олигарх. – Но разве это плохо? Наш проект вышел на уровень, о котором мы не мечтали год назад. Конечно, есть риски, но они делают жизнь интересной. Представляете, как скучны были бы наши дни, если бы мы каждый вечер обсуждали надои в совхозах?

Все трое рассмеялись, представив эту картину, и поднялись со стульев. Выйдя на пустынный Цветной бульвар, вдохнув прохладный ночной воздух, Михаил почувствовал себя счастливым – несмотря на подозрительного гостя, риск и необходимость балансировать на грани, он точно знал, что не променяет эту жизнь на тихое, безопасное существование обычного советского гражданина.

В конце концов, подумал он, садясь в машину и глядя на пустые московские улицы, без риска и адреналина жизнь похожа на речь генерального секретаря – долгую, бессмысленную и вызывающую непреодолимое желание поскорее заснуть.

Глава 5. Бумага пахнет страхом

Начальник 5-го управления КГБ Филипп Бобков сидел в просторном кабинете на Лубянке и задумчиво просматривал отобранные документы. Бумаг было немного – страниц десять, но зато каждая тщательно отфильтрована аналитиками. Бобков давно привык, что случайные бумаги на его стол не попадали. В доносах, ложившихся перед ним, всегда скрывался потенциал неприятностей как для отдельных граждан, так и для всего ведомства.

Внимание Бобкова привлёк небольшой донос на пожелтевшем листе с характерным смещением буквы «Р». Бумага дешёвая, тонкая, пахла типографской краской и ещё чем-то едва уловимым – страхом ли, мелочной завистью ли. Прочитав его снова, Филипп Денисович неожиданно усмехнулся, покачал головой и поправил галстук, почувствовав раздражение.

В доносе сообщалось, что некий Михаил Конотопов прямо на территории овощной базы устроил киностудию, где снимает фильмы порнографического характера. Автор с плохо скрываемым восторгом перечислял детали: «сцены с комбайнами», «женщины из сельского актива», «ночные съёмки с колхозным освещением». Подробности выглядели нелепым розыгрышем, хотя автор старательно держался официального тона, что делало документ ещё смешнее.

«Прямо производственный романтизм какой-то», – подумал Бобков, едва удержав улыбку. Но абсурдность происходящего быстро уступила место привычному раздражению: у этого спектакля были фамилии и адреса, и это беспокоило больше всего.

Бобков нажал на селектор:

– Пришлите ко мне Кузнецова.

Через несколько минут дверь осторожно открылась, и в кабинет вошёл Леонид Кузнецов, плотный, средних лет, совершенно невыразительный человек в сером костюме, всегда чуть великоватом для него. Его взгляд за очками был одновременно настороженным и спокойным, готовым ко всему.

– Садитесь, Леонид, – произнёс Бобков, подвинув к нему злополучный лист. – Ознакомьтесь. Любопытная кинематография тут у нас появилась.

Кузнецов внимательно прочитал донос, словно изучал меню заводской столовой. Постепенно его брови слегка поползли вверх, а уголок рта дрогнул в едва заметной усмешке. Дочитав, он аккуратно положил бумагу на стол и кашлянул в кулак:

– Да, случай, конечно, необычный. Даже новаторский. Но овощная база… Понимаю, дефицит декораций, но чтобы вот так, среди ящиков с картошкой и свёклой…

– Меня другое волнует, – прервал его Бобков, сцепив пальцы на столе. – Почему никто раньше не заметил? Куда смотрят оперативники? Что дальше – танцы трактористов под «Славу КПСС»?

Кузнецов благоразумно промолчал, понимая, что ответа не требуется, и лишь поправил очки, скрывая мелькнувшее в глазах напряжение.

– Дело поручаю лично тебе, – продолжил Бобков жёстко. – Конотопова под контроль. Узнай, кто его прикрывает, финансирует, и главное – кто эту продукцию смотрит и участвует ли кто из высокопоставленных. Сделай всё максимально деликатно, без скандалов.

– Сделаем аккуратно и тихо, Филипп Денисович, – осторожно кивнул Кузнецов.

– Очень на это рассчитываю, – Бобков устало вздохнул, снова взглянув на листок. – Иди, Леонид. Через неделю жду результатов.

Кузнецов сложил бумагу в папку и бесшумно вышел, прикрыв тяжёлую дверь.

Оставшись один, Бобков снова перечитал донос. Он представил нелепую сцену: полумрак овощного склада, трактора с фарами вместо софитов, девушки в косынках, мужчины с серьёзными лицами, произносящие реплики о «трудовых буднях механизаторов». От этой картины ему одновременно стало смешно и неуютно.

«Нашлись режиссёры и актёры, – думал он, подшивая документ в папку с надписью „На контроль“. – Картошка, капуста и эротическое кино. Абсурд, достойный пера зарубежного юмориста».

Вытер руки влажной салфеткой и устало откинулся на спинку кресла. Бобков слишком хорошо понимал: это дело, смешное на первый взгляд, способно обернуться серьёзными проблемами. Но внутренний голос успокаивал: с таким-то ангарным кинематографом КГБ справится.

«Будем надеяться», – подумал он и потянулся к следующему докладу, рассчитывая, что там будет что-то более вменяемое.

Тем временем Кузнецов осторожно вошёл в свой кабинет, тихо прикрыв дверь, словно боясь нарушить торжественную тишину библиотеки. На столе горела старомодная лампа с зелёным абажуром, освещая серые стены. Кабинет был аккуратен до педантичности, и каждая вещь здесь занимала своё законное, неприкосновенное место.

Сев за стол, Кузнецов достал из ящика тяжёлую папку с надписью «Дела оперативного контроля». Потрёпанная временем и частым использованием, папка выглядела почти по-домашнему. В ней хранились заметки и справки, казавшиеся важными когда-то, а теперь едва вспоминаемые. Выкинуть не решался – вдруг пригодится.

Аккуратно разложив бумаги, Леонид сверху поместил донос о загадочном Конотопове и его странных съёмках. Кузнецов доверял собственному чутью: в этом тексте была не просто нелепость, а наглая уверенность людей, привыкших балансировать на грани.

«Вот интересно, – подумал Кузнецов, разглядывая машинописные строчки. – Снимают кино прямо среди овощей. Как в нормальной голове сочетаются картошка, морковка и подобные сцены?»

Леонид снял очки, тщательно протёр и снова надел, словно вместе с пылью надеялся стереть абсурдность прочитанного. Но та осталась на месте, задорно ухмыляясь из каждой строки.

Решив подкрепиться, он заварил крепкий чай и откусил бутерброд с докторской колбасой, приготовленный утром женой. Вкус успокаивал, но на фоне прочитанного приобрёл оттенок гротеска.

«Времена такие, – невесело подумал Кузнецов, – даже колбаса стала метафорой советской действительности».

Леонид тихо усмехнулся нелепости ситуации и собственной сентиментальности, неуместной в стенах КГБ.

Глотнув чаю, он нажал кнопку селектора и спокойно произнёс:

– Петрушин, зайди ко мне.

Через мгновение дверь открыл молодой оперативник – высокий, нескладный, с бледным лицом и вечно растерянным взглядом, словно извиняющимся за своё существование.

– Вызывали, Леонид Борисович? – спросил он, нерешительно переминаясь в дверях, будто готовясь сбежать обратно.

– Садись, Петрушин, не стой