но сражались с честью и бесстрашием в глазах, никогда не сдаваясь, несмотря на то, что враги практически всегда оказывали верх и продвигались дальше, год за годом занимая всё больше новых территорий на южной части острова. Казалось, их жадность не имела границ, и не было силы, способной их остановить. Теперь в столицу стекались даже те, кто жил в самом центре страны и имел лучшие земли для посева.
Но двоих путников, следующих на восток, казалось, совсем не волнует возможность встречи с неприятелем. Музыкант периодически брал в руки флейту и наигрывал на ней разные мелодии, скрашивая этим время, проводимое в дороге. Несмотря на излишнюю самоуверенность и болтливость, парень обладал недюжинным талантом. Отрицать это было бы кощунством. Так и продолжали они свой путь.
Спустя несколько часов молчания с момента последнего разговора, монах неожиданно повернулся лицом к спутнику и с улыбкой произнёс:
— Тадао… Таким было моё имя.
— Это честь для меня! Я напишу самую… — но мужчина перебил:
— Эй-эй! Для песен я не гожусь!.. И это не обсуждается! Лучше подумай о том, где мы будем спать.
Музыкант начал осматриваться по сторонам. Уже начинало темнеть, а вокруг были лишь бескрайние цветочные луга, иногда «разбавленные» одинокими низкими деревцами, имеющими причудливые искривлённые формы и не совсем подходящими для надёжного укрытия. Одно из таких, с достаточно густой листвой, толстый ствол которого был наклонён почти к самой земле, привлекло внимание Идзумаси:
— Смотрите! Мы можем расположиться там.
Выхода не было. На смену свету скрывшегося за горизонтом солнца пришёл свет разведённого под одиноким деревом костра. Два ненадолго сведённых вместе человека грелись у огня. Один из них заворожённо смотрел на пламя, наблюдая за тем, как бесконечно и причудливо сами собой меняются формы его языков, съедая подбрасываемые в ненасытную «пасть» ветки. А другой исполнял спокойную тихую мелодию на флейте, глядя в чистое ночное небо и думая о том, что звёзды вдалеке от деревень и городов светились ярче и были видны лучше.
Но эту тихую идиллию прервал урчащий звук. Идзумаси посмотрел вниз на свой живот, а потом перевёл жалостливый взгляд на Тадао.
— Боюсь, у меня нет еды. Но… — монах в шутку протянул сандалии, не отводя взгляда от трескучего костра. — Я могу дать это.
Парень разочарованно отмахнулся:
— Навряд ли это можно съесть. Предложите кому-нибудь ещё, — после чего лёг на землю и повернулся спиной к спутнику.
Тадао наконец-то оторвал свой взгляд от костра и поудобнее устроился на голой земле. С минуту они лежали молча, разделённые заканчивающим свою «трапезу» огнём, а затем монах задал вопрос:
— Идзумаси, а как ты понял, что нам идти в одну сторону?
Парень неохотно, уставшим голосом, ответил:
— К той деревне всего две дороги. И по одной из них пришли вы, как я понял по разговорам. Значит, уйдёте по второй. Вот мне, — он зевнул, — как раз по пути.
На этом их день и закончился. Догорающий «ночник» вскоре погас и оставил отдыхающих в темноте, не считая слабого мигания одиноких светлячков.
Ночка выдалась беспокойная. Идзумаси ворочался, засунув руки под рубаху, чтобы хоть как-то согреться. А монаху и вовсе не спалось. Тогда он снял с себя накидку и укрыл парня. Это помогло. Тот постепенно затих и мирно засопел.
Тадао же, как только начинал погружаться в сон, тут же вновь оказывался в реальности, куда его возвращали кошмары. Подобное происходило уже давно. Но вместо того, чтобы со временем пройти, наоборот, усиливалось и повторялось чаще.
Долгая ночная морозная тьма уступила место восходу. Солнце медленно поднималось из-за горизонта, наполняя светом и постепенно прогревая своими лучами всё живое, что успело остыть и замёрзнуть за ночь, возвращая его к жизни. Лёгкий иней, покрывший белой вуалью траву и цветы, превращался в капли росы, питающие живительной влагой каждый лепесток.
Монаха, которому под утро всё же удалось ненадолго заснуть, пробудили громкие выкрики на иностранном языке. Внимательно прислушавшись он понял, что говорят на ворломовском. Не долго думая, Тадао забрался на дерево, послужившее ему и музыканту укрытием этой ночью. Из густой листвы отлично просматривалась вся округа.
На дороге, с которой вчера сошли путники, сегодня хозяйничали бандиты. И сейчас они грабили человека с тележкой.
Идзумаси сладко спал. Будить его совсем не хотелось, да и нужды, по сути, не было. Монах пошёл один.
Двое ворломовцев в доспехах, украшенных яркими золотыми узорами, вооружённые мечами с широкими изогнутыми лезвиями, рылись в повозке, хозяин которой смирно сидел рядом на земле. Запряжённый бык был совершенно спокоен, в отличие от йокотэрца, со страхом и ненавистью наблюдающего за действиями своих разорителей, наслаждающихся грабежом с радостными, счастливыми улыбками на тупых бородатых лицах.
В первую очередь они забрали продукты, которые были в этих краях на вес золота: хлеб, рис, рыбу, муку и овощи. Перевернули в поисках заначки всю поклажу вверх дном. Одновременно ржали, как кони. Пока один дырявил мешки с рисом, второй подошёл к крестьянину и начал ощупывать его одежду.
К нему-то Тадао и подкрался сзади. Кошачий шаг монаха позволил ему оставаться незамеченным до тех пор, пока он не оказался на расстоянии вытянутой руки от грабителя.
Деревянный сандаль с гулким звуком мощно опустился на незащищённую макушку мародёра, стоявшего рядом с перепуганным человеком. Меч со звоном стукнулся о землю, а следом рухнул и его владелец.
Второй грабитель соскочил с телеги и направил своё оружие в сторону незваного гостя. Он выкрикнул что-то непонятное злобным хриплым голосом и кинулся вперёд, атакуя монаха занесённым над головой мечом.
Его «цель» успела в самый последний момент уйти с линии атаки, держа в боевой готовности обувь, словно издеваясь.
Враг взревел:
— Ирты хын дыш, йокорц!
— Йокорц? Это что значит? — Тадао снова ловко ушёл вбок, уклоняясь от следующего удара.
Широкие глаза чужеземца заметно покраснели и сузились. Теперь он не торопился нападать, внимательно осматривая противника и выжидая момент, когда тот атакует первым. Но наглый незнакомец в белой одежде, с необычным ожерельем на шее, стоял неподвижно, не переставая улыбаться.
Прошло не более минуты, хотя для кого-то она и тянулась бесконечно долго, как вормоловец опять выкрикнул что-то неразборчивое и, не отводя взгляда от монаха, начал медленно отходить в сторону хозяина повозки. Теперь кривой меч был направлен на него, а не на Тадао.
— Не надо, прошу! — взмолился беззащитный. Его глаза с ужасом смотрели на сверкающий под солнечными лучами широкий клинок.
Грабитель, уже отошедший на