– Рассказывай, – приказал глава.

Ходящая стояла, вжавшись лопатками в стену, и смотрела затравленно. Она обдумывала, что сказать, как себя повести… А потом улыбнулась, пригладила волосы и спросила миролюбиво:

– Как ты так подкрался, что я не услышала и не учуяла?

Охотник молчал. Только взгляд его потяжелел.

– Я предложила… помощь.

Волчица вздохнула и всмотрелась в лицо человека, надеясь, что он заговорит, и у неё появится возможность уловить в его голосе злость, недоумение, гнев – то, что позволит правильно повести беседу.

Но он молчал. Ничего. Стена.

– Фебр умрёт, – наконец сказала Мара. – Или останется калекой. И то и другое плохо. Он молодой, сильный. Зачем рубить на корню? Я предложила его обратить. Тогда те раны, которые мы нанесли, заживут.

Ходящая смиренно ждала гнева собеседника. И даже была к нему готова, но вопрос охотника заставил её растеряться.

– Что сказала на это Клёна?

Волчица хлопнула глазищами.

– Отказалась.

Вопреки здравому смыслу на лице Клесха промелькнуло удовлетворение. Мара с опозданием поняла, что зря таилась и кралась. Он ожидал от пленницы козней. Наверняка приказал за ней смотреть. Приставил кого-то. Мало ли людей в Цитадели? И у всех глаза! А её сбивают слишком похожие и резкие запахи: железа, камня, мужского пота, пыли, сырости, иссохшего дерева и дыма…

Волколачка затравленно посмотрела на человека.

– Я не хотела ему зла.

Глава ничего не ответил. В его взгляде не было ни самодовольства, ни насмешки. Мёртвая пустошь.

– Ты говорила, нужно выспаться, – сказал он наконец. – Вот ложись и спи. Завтра поглядим, на что ты способна.

С этими словами охотник вышел. Мара услышала, как он коснулся ладонью двери. Сквозь узкие щели покойчик тут же озарило короткой вспышкой ослепляющего голубого света.

Запер.

Ноги пленницы подогнулись, и она с размаху села на голую лавку. Не тронул… Вся жизнь перед глазами промелькнула. Однако же досадно, что ничего не получилось, что Клёна заупрямилась.

Увечья Фебра страшны, а значит, его дальнейшее житьё будет весьма плачевным. Жалко. Ведь и вправду хотела спасти. А вышло вон как.

Лют, пожалуй, за такое до костей обгложет…

Глава 41

Клесх заглянул в лекарскую. Ихтора там не оказалось. Возле Фебра сидел на лавке Руста, снимал повязки, собираясь промыть раны травяным настоем.

– Гниёт, – сказал целитель, увидев вошедшего. – Чего только ни делали! А ты о нём справиться пришёл или?..

– И о нём тоже. – Глава задумчиво смотрел на чёрного от побоев ратоборца: нос перебит, губы – кровяная корка, глаза заплыли. – Ногу его покажи.

Руста отбросил с нагого тела покрывало.

– Смотри, коли любопытно.

Разверстая плоть, розовые края раны и осколки белой кости в месиве тёмного рыхлого мяса – такой была правая голень Фебра, когда его подобрали в лесу. Нынче кость, как могли, вправили, плоть стянули и зашили. Но рана, как говорили целители, «зацвела» – вспухла от гноя. И сколько ни чистили её, не заживала. А по венам потянулись вверх тёмные токи.

– Отнимать по бедро будете или по колено? – спросил Клесх.

Руста пожал плечами.

– Как Ихтор скажет, так и отнимем. Он говорит: по колено. Я бы до бедра отпахал. Толку от культи никакого.

Клесх смерил целителя мрачным взглядом.

– У тебя на руке пять пальцев. Что лучше: один отнять или всю ладонь по запястье?

Лекарь дёрнул плечом.

– Пальцы мои целые. А его нога – нет. Ну, отнимет Ихтор гнильё по колено, а плоть дальше цвести пойдёт. И что? Сызнова мучить? Уж лучше одним разом.

– От парня и так мало что осталось, – ответил Клесх. – А тебе волю дай, ты по подбородок всё отнимешь, чтоб его не мучить.

Лекарь развёл руками.

– Ты спросил, я ответил. Чего ещё? Ихтор хочет за культю со здравым смыслом пободаться. Ну, коли так, я перечить не стану. Ихтор надо мной старший. Не я над ним.

– За это Фебр Хранителей до смертного часа будет благодарить, – хмыкнул глава.

Руста зыркнул на него исподлобья и ответил, с трудом сдерживая гнев:

– Так ещё поглядеть надо: поднимется ли он, чтоб их благодарить.

– Поднимется, – спокойно, почти равнодушно сказал Клесх. – Иначе на кой ты здесь? За Ихторовой спиной сиживать?

Рыжий крефф хотел, видать, по привычке огрызнуться, но вовремя вспомнил, кто перед ним, и прикусил язык.

– Да, и вот ещё что, – сказал уже от двери глава. – Отвар твой своё дело делает: запахи путает. Вари. – Руста кивнул, а Клесх потёр шею под воротом рубахи, поморщился и с сожалением добавил: – Но липкий, скотина… будто мёдом намазали.

– Покумекаю ещё, – буркнул в ответ лекарь. – Но ежели не придумаю ничего, поте́рпите. Вам главное, чтоб зверь не учуял. Он и не чует. А о другом уговору не было.

– Теперь есть, – сказал глава и закончил: – К зеленнику́ сделай всё по уму, а не как обычно.

Дверь в лекарскую закрылась.

Руста тихо выругался сквозь зубы. Он не любил нового главу. Не любил, не понимал, не принимал. Подчинялся из одной лишь вбитой в каждого обережника выучки.

Знал он, что пожиты́м креффам Клесх и его решения тоже не по сердцу: договаривается с ходящими, позволяет им жить в Цитадели… Однако ни Рэм, ни Койра, ни Ильд никогда не обсуждали смотрителя крепости. Всё примерялись хрычи, всё оценивали, всё взвешивали. И помалкивали.

Прямодушный, бесхитростный Дарен, в отличие от стариков, не таился. Так и говорил Клесху: мол, больно мягок ты к ночным тварям, больно возлюбил их. Но резкий нрав креффа ратоборцев, как и отходчивость, знали все, а потому недовольство Дарена не почиталось за мятеж. Он говорил, что думал, но делал, что велено. А вот скрытному Русте, напротив, переступить через своё молчаливое неудовольствие и покориться воле нового главы было тяжелее.

Вот и теперь целитель скрипнул зубами, призвав всю волю, чтобы подавить глухое раздражение, которое поднялось в груди после короткого разговора с Клесхом.

* * *

Нынешнее утро в Цитадели выдалось суматошное.

Ни послушники лекарей, ни их наставники на трапезу не явились. У Клёны от этого нехорошо засосало под ложечкой.

Тётка Матрела качала головой, собирая в корзину кое-какую снедь. А потом подозвала Клёну и велела:

– Отнеси в башню целителей. Да скажи: пусть ребят хоть после урока пришлют. Покормлю. Со вчера ведь не евши.

Девушка кивнула, подхватила корзинку и была такова. Сердце её билось часто-часто, и