– Разумеется! Позвольте проводить вас! Есть одно славное местечко, не смею утверждать, что придется вам по вкусу, но уж поверьте, – его ладони стали тревожно помахивать в сторону выхода, – лучшего в Оксоле не сыскать! Какая ягнятина, какие пироги!

– Как смеешь говорить так с миледи, ты…

Я придержала Джереми и повернулась к выходу.

– Славное, говоришь? Только попробуй меня обмануть, Хорун. Я в настроении начать повешенья…

Облегчение на его лице можно было вышивать на полотнах часовен. Мы вернулись на улицу, и клерк выдохнул.

– Не посмею. Как уж я мог бы о таком и подумать. – Специально или нет, он почесал все еще розовую кожу на лице. – Уж я, чтобы вам было известно, сам себе не враг…

– Почему мы ушли, миледи? – спросил Джереми, но послушно плелся по правую руку.

Вуд казался умнее лишь потому, что молчал. Скорее всего, ему и дела не было до того, куда мы идем и отчего покинули стены банка.

– Мы голодны, – дала я такой ответ, который может усвоить и дитя трех лет.

– А-а…

Гант выразительно на меня посмотрел, явно напоминая о «проблеме».

Когда мы добрались до «Гуся», мои подозрения только усугубились. Лучшее место для ужина, если хочешь, чтобы тебя никто не услышал. Поговаривали, что в отдельных ложах творится все то, от чего предостерегает Мать двойного солнца: сговоры, подкупы, соития в худших видах, торговля санхалом и искрицей.

– Постойте снаружи, – я завела за толстую портьеру, оградившую вход, только Вуда с клерком.

Тяжелый бархат верхней ложи оградил нас от чужаков. Вуд безмятежно откинулся на спинку резной скамьи и закинул руку чуть ли не на плечо Хоруна. Не успел тот собраться с мыслями, я подалась вперед, положила локти на стол:

– А теперь выкладывай, почему я обязана прятаться от слуг в собственном банке?

Вид у Хоруна сделался мучительным, точно он пообедал тухлятиной, и настал час расплаты.

– Вы все поймете, миледи, едва взглянете на эти записи.

С этими словами он достал крохотный листок с именами. Сверток, который он носил при себе с тех пор, как получил мое последнее письмо.

Лэйн Тахари, ристалище Оксола

Шум рукоплесканий оглушал вместе с презрительным и восторженным свистом, выкриками дам и гомоном мужских глоток. Я вышел в полосу света, небрежно и не очень высоко подняв ладонь. Приветствовал тех, кого не знал. И тех, кого не желал знать.

Гомон превратился в вопли, визги, и я стал различать среди них свое имя.

– Лэйн!

– Гляньте, это мечник!

– Сюда, посмотрите сюда! – тоненьким женским голоском.

Дочери торговцев, замужние дамы и их беспокойные матушки склонялись над ограждением, и белая кожа на груди привлекала взгляд. Не менее трех платков упало на манеж, пока я делил его шагами на две части, направляясь к центру.

– Прошу, взгляните! – почти молила девушка, опасно склонившись над оградой.

О, как я мечтал об этом в Криге! И почудилось, что мне только исполнилось семнадцать и весь мир на ладони, прост и понятен.

Но Вард больше не сядет в верхнем ряду, и я давно сбежал из Крига. Прошлое не вернуть, к добру иль худу.

Не было азарта, волнений, страха. На противоположной стороне поблескивал соперник: ниже на полголовы, закованный в латы, вооруженный цепом и средним щитом. Некий Эстес, чью фамилию я даже не потрудился запомнить. Умел он или сама посредственность – не имело никакого значения. Я не вынимал керчетты. Можно было вытащить их обе, разом, чуть подбросив в воздух, чтобы перехватить рукояти с другой стороны, как я часто хвастался в Содружестве. Точно циркач на манеже, мальчишка, жаждущий любви, уважения, ненависти, зависти. Мальчишка, путающий одно с другим…

Но я всего лишь опустил руку, а толпа не стихала.

– Лэйн Тахари, первый мечник Крига, – с уважением произнес смотритель боя. И трибуны снова зашумели.

Проклятья, мольбы, восхваления и свист. Лучшая музыка, как казалось четыре года назад. Удивительно, сколь крохотные вещи кажутся большими, когда твой мир мал, молод и чист.

Гранже, сидевшая в первом ряду, прильнула к плечу новенького гвардейца. Но ее взгляд, тяжелый и вожделеющий, принадлежал лишь мне. Продвигаясь в самый центр манежа неспешным прогулочным шагом, я благодарил небо за то, что в тот день мной побрезговали.

Рядом с ней сидели сестры-старухи, нашептывая друг другу очередную грязь: не требовалось слуха, чтобы понять это по тому, как кривились их морщинистые, вечно недовольные лица.

– Победитель Беляка, получивший корону турнира еще до присяги…

Вынесли уголь с мелом – фальшивую кровь ристалищ. Керчеттам достался черный цвет.

Моя жена сидела в верхней ложе, выставив перед собой руку, ухватившись за ограждение. Точно держала за вожжи всю арену. Верховная наездница нашего мерина по имени Оксол. Я задержал на ней взгляд в надежде, что она посмотрит в ответ. Тотчас к ней подсел наследник Бовилль, и жена снисходительно кивнула ему. Керчетты в руках потяжелели.

Соперник не поклонился, лишь едва заметно кивнул для приличия. Я не слушал болтовню смотрителя: есть вещи куда важней, чем то, что случается на манеже. Союзы и распри, сплетни и игры знати Оксола. Те ритуалы, что заполняли мое расписание каждый день, пока я жил на острове. Именно там, за оградами, ближе к небу, таилась подлинная власть. Местечко для тех, кто принимал все решения. Будь то бандиты Крига, владельцы ставок, еще до боя рассудившие, кто победит, а кто – уйдет с позором. Или ставленники Восходов, Долов, наследники благородных домов, отправлявшие рыцарей в горнило войны. И ровным счетом ничего не стоил этот блеск стали, эта возня на песке. Меч не имеет силы. Даже два лучших меча, выкованных за морем.

Как мог я быть очарован ими? Моя старая, забытая любовь – оба клинка – тянули к земле.

Смотритель примолк. Я вновь покосился на трибуны, но какой-то крупнотелый восниец поднялся и заслонил мою жену. Эстес в пять быстрых шагов сократил дистанцию, заведя руку для удара. Я не успел понять, как он был хорош.

Звяк! Цепь растянулась, и груз полетел в мою голову. Я чудом ушел, бестолково взмахнув мечами. Один раз, другой. Заныла старая рана в бедре, зажившая уже сотню раз, не забытая, старая рана…

Эстес не позволял мне обвыкнуться с длиной цепи: то обманом подводил меня ближе, то отгонял на лишний шаг. Я запомнил его выпады, подловил миг, когда тело чуть отклонилось в сторону, и сунулся вперед, вложив всю свою ловкость в правый клинок.

Острие напоролось на обод щита, поднялось к небу. Боль пронзила плечо. Следом зазвенело в правом ухе –