— Я просто показал им, что охранять золотую жилу выгоднее, чем пытаться ее взорвать, — усмехнулся я.

Шахматная доска снова была перевернута. И теперь на моей стороне играли новые, очень сильные фигуры.

* * *

Заседание Святейшего Синода проходило в огромном, отделанном темным дубом зале административного здания на Сенатской площади. Казалось, сам воздух был пропитан здесь вековой пылью догматов.

Седобородые митрополиты в тяжелых, шитых золотом облачениях сидели в высоких креслах с выражением скучающей скорби на лицах. Отца Иоанна ввели без конвоя. Он вошел в своей простой, почти нищенской черной рясе, худой, прямой, и остановился посреди зала. Он был спокоен, не выглядел ни обвиняемым, ни просителем.

Председательствующий митрополит, старик с лицом искушенного царедворца, начал зачитывать обвинения. Голос его был монотонен и скрипуч. Он говорил о порицании святых текстов, о хуле в адрес иерархов церкви, о внесении смуты в умы паствы. Приводил факты, называя конкретные случаи. Он говорил о страшном грехе гордыни. И, наконец, он обвинил его в самом страшном — в намеренном желании расколоть единую православную церковь, напомнив о кровавых ранах, оставленных прошлыми расколами.

— Что вы можете сказать в свое оправдание, отец Иоанн? — закончил он, и в наступившей тишине его вопрос повис, как дамоклов меч.

Иоанн поднял свои ясные, светлые глаза.

— А в чем я должен оправдываться, владыка? — голос его был тих, но он разнесся по всему залу, и в нем не было и тени страха. — В том, что Свет коснулся меня и дал мне силу исцелять, когда вы можете лишь отпевать? В том, что я несу людям живую веру, когда вы предлагаете им лишь мертвую букву?

Он обвел взглядом застывшие, напыщенные лица.

— Вы обвиняете меня в том, что я говорю правду. Вы погрязли в демагогии. Вы обсуждаете каноны, а про Веру забыли. Какая польза от ваших святых текстов, если люди страдают, если дети умирают на руках у матерей, а вы, пастыри, не в силах им помочь? А я — могу. И это значит лишь одно — Господь отметил меня. Он устал от вашего фарисейства.

В зале зашумели. Кто-то вскочил, выкрикивая «Ересь!».

— Вы говорите о расколе, — продолжил Иоанн, и голос его зазвенел. — Но разве не вы его учинили? Вы отгородились от народа стенами этих пышных залов, золотыми окладами, сложными обрядами! Вы забыли, что наш учитель, Иисус Христос, свободно ходил среди простого люда, делил с ними хлеб и горе! Он не заседал в синедрионах, решая, кто достоин спасения! Он шел к грешникам — к блудницам, грабителям, к страждущим — просто спасал!

Зарождался спор. Несколько молодых, амбициозных епископов, видевших в словах Иоанна не только ересь, но и опасную, привлекательную правду, попытались вступить в дискуссию. Но большинство — старая гвардия — уже вынесло свой приговор.

— Довольно! — прогремел председательствующий. — Твоя гордыня ослепила тебя! Постановлением Святейшего Синода, ты, иерей Иоанн, отстраняешься от служения и отправляешься в Соловецкий монастырь! На покаяние. Дабы в трудах и молитвах ты смог очистить свою душу от скверны.

— Я не подчинюсь этому решению, — ответил Иоанн спокойно. — Мой судья — не вы, а тот, кто послал меня.

— Взять его! — крикнул митрополит.

Двое дюжих монахов из охраны шагнули к нему. Но в этот самый момент в задних рядах, где сидели приглашенные на заседание младшие чины духовенства, поднялся шум. Несколько молодых иереев, тайных последователей Иоанна, вскочили, опрокидывая скамьи, крича о неправедном суде.

И пока охрана, растерявшись, бросилась наводить порядок, Иоанн поднял руку. Ослепительная, молочно-белая вспышка света на мгновение ударила по глазам, заставив всех зажмуриться.

Когда зрение вернулось, Иоанна в зале уже не было.

Он сбежал. Сбежал не как преступник, а как пророк, отвергнутый косными догматиками. Он окончательно порвал с официальной Церковью. Теперь он был свободен. И еще более опасен. Он уходил в подполье, к своим новым, могущественным покровителям, чтобы оттуда продолжить свою священную войну.

Глава 18

Наступила середина лета. Стояли столь редкие в Петербурге сухие и солнечные дни. Император Александр Павлович по старой, екатерининской привычке переехал на это время в Петергоф. Именно поэтому он принимал сейчас брата не в душном столичном кабинете, а в Нижнем парке Петергофа. Они шли по пустой, посыпанной песком аллее, и шум знаменитых фонтанов, доносившийся издалека, служил аккомпанементом их разговору.

— Итак, — произнес Император, останавливаясь у мраморной статуи Самсона, — инженер Молниев оказался не только ученым, но и весьма… эффективным дипломатом. Ты говоришь, Строганов и Нарышкин теперь его лучшие друзья?

— Они стали его деловыми партнерами, Государь, — поправил Николай. — Он предложил им то, от чего они просто не могли отказаться — бесплатную, неиссякаемую энергию. Теперь они заинтересованы в стабильности башни больше, чем мы. Угроза саботажа с их стороны снята. Конфликт улажен.

— Улажен, — вздохнул Александр, глядя на сверкающие на солнце струи фонтана, — чтобы освободить место для другого, куда более опасного.

Он повернулся к брату.

— Что с пророком? Я читал донесения Синода. Они в полной растерянности. Он сбежал прямо с заседания, унизив их!

— Похоже, Иоанн стал реальной угрозой, — голос Николая был тверд. — Он больше не проповедует смирение. Он открыто призывает к неповиновению. Он открыто воспротивился воле Синода. И, что самое тревожное, он не готов подчиняться Престолу, как тот же Молниев. С ним необходимо что-то делать!

Император надолго замолчал.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Если Церковь бессильна, придется вмешаться нам. Я хочу видеть Молниева. Помнится, он обещал сконструировать некий прибор… Полагаю, пора уже выяснить, насколько старательно этот господин исполняет свои обязательства! Вызови ко мне этого своего инженера. Немедленно!

Николай поклонился и твердым шагом направился обратно к ожидавшей его карете.

* * *

Аудиенция была назначена на следующий же день, в Большом Петергофском дворце. Нас провели через анфиладу позолоченных, гулких залов. Весь этот блеск, весь этот имперский размах, казалось, был призван лишь для одного — подавить, унизить, напомнить о ничтожности любого, кто переступал этот порог.

Император ждал нас в кабинете на втором этаже. Он был один, и в лучах заходящего солнца, бивших из огромных окон, его фигура казалась почти нереальной, будто сотканной из света и тени. Вот только я чувствовал пульсацию