— На борту нашего корабля есть пушки?

— Пушки! — усмехнулся Корнедуб. — Не забывай, что «Икар» разведчик. А пушки много весят. Да ещё ядра. Лишние гири на крыльях корабля, сынок. Да и к чему нам пушки за пределами Границы?

Тут я вцепился в его слова, надеясь выяснить то, к чему уже не раз приходил в своих мыслях:

— У нас, как я понял, подавляющее преимущество в воздухе. Есть огнестрел, бомбы, даже пушки! Так неужели нельзя…

Я азартно рубанул ребром ладони воздух, а сержант неожиданно оторопело посмотрел на меня, неодобрительно покачал головой и, повернув седую голову, сплюнул вниз. Я снова умолк, поняв, что умудрился сморозить какую-то ахинею. Но что я сказал не так⁈

— И чему вас сейчас в Академии учат… — проворчал Корнедуб и, видя, что я по-прежнему ничего не понимаю, постучал меня костяшками пальцев по лбу. — Да ты что, Бестужев? Неужели не знаешь, что на осквернённых землях порох не воспламеняется! Он попросту отказывается там гореть. Так что бесполезны на ведьминых угодьях все твои пушки да бомбы! Порох не горит, почти половина заклинаний наших магов не работает, а та половина, что действует, может в ответку шарахнуть по тебе самому! Там очень нестабильные магические поля, как объясняют маги. А каким образом нечисть превращает порох в безобидный песочек вообще никто понять не может. Благо, хоть волшебные энергокристаллы работают стабильно в любом месте! А ты говоришь пушки!..

Ну я и осёл, мысленно застонал я. Это ж надо так опростоволоситься. Вот вернусь в поместье и сразу же, пока будет свободное время, засяду за отцовские книги.

— Может, они потому пока к нам и не лезут второй войной, что опасаются столкнуться на наших территориях с пороховым оружием, — задумчиво протянул Корнедуб. — Так и тянется. Не мы их, и не они нас. Эй, рядовой, не прогляди свое подворье! Смотри.

Я торопливо вскинулся. Мы миновали ельник, поля, речушку с перекинутым мостом, пролетели над довольно крупной деревушкой, и моим глазам открылся участок земли, находящийся на небольшой возвышенности и по какому-то капризу природы словно обрубленный с трёх сторон, с резко уходящими вниз, к поросшей густым лесом пропасти, стенами. Таким образом к этой возвышенности можно было подъехать только с одной стороны, что очень облегчало вероятную оборону. А на самом почти квадратном плато раскинулся небольшой, но до того сбитый, плотно застроенный и устремляющийся ввысь замок, что навевало ассоциации с гордо вскинутым вверх кулаком, назло всем и всему миру, словно вызов, словно протест. У меня невольно перехватило дыхание, а в сердце кольнуло застарелая боль. Невероятно! Я— то ожидал увидеть нечто вроде заурядной барской усадьбы: большой двухэтажный дом, да окружающие его хозпостройки, а тут… Наверняка эти постройки там имелись, но всё было окружено высокой каменной стеной.

Мы шли немного в стороне и я, как не высовывался через перила, не мог разглядеть то, что находилось внутри, скрытое от моих глаз. Я заметил, что над башнями не развивалось ни одного знамени, ни штандарта, ничего, что указывало на принадлежность имения к определённому дворянскому роду. А ещё я понял, что крыши замковых надстроек довольно обветшалые и местами требуют ремонта, зубцы стен кое-где осыпались, многие окна щерятся пустыми проёмами. Имение определённо переживало не лучшее времена.

— Должно быть, лет сто назад твой дом смотрелся намного лучше, — тихо сказал сержант. — Не совру, если предположу, что нынче вы не богаче обычного крестьянина. Но это все равно твоя вотчина. У тебя такой вид, будто ты всё это видишь впервые. Нешто так соскучился по тумакам Игната?

Провожая жадными глазами остающуюся по правую сторону и позади нас обветшалую крепость, я встрепенулся при звуке знакомого имени, с трудом оторвал взор от Родового имения Бестужевых и спросил:

— Вы знаете дядю Игната, сержант?

— Знаю-знаю. Встречался не раз. Большой души человек. Врать не буду, в твоем имении никогда не доводилось быть, даже когда твой отец был жив. Но Игнат, бывает, когда наведывается в Лютоград, посещает Цитадель. Они очень дружны с нашим главным кузнецом. Сомневаюсь, чтобы он сильно распространялся о том, что делал и видел в городе.

— Он редко отлучался, — тихо сказал я, вспоминая один из своих снов-воспоминаний детства. — По крайней мере раньше… Как погиб мой отец?

Корнедуб внезапно как-то резко постарел и некоторое время молча смотрел на меня. Затем так же тихо ответил:

— Если за последние с момента его гибели десять лет ты все ещё спрашиваешь об этом, значит, ты либо действительно ничего об этом не знаешь, либо о чём-то темнишь. Но у тебя честная и порядочная морда вылитого Бестужева, и я не верю, что ты способен на двуличие и ложь.

А еще я ни хрена не знаю о прошлом этого самого Алексея Бестужева! А если черпать столь нужную мне информацию исключительно из снов-воспоминаний, то и оставшейся жизни не хватит, чтобы составить для себя чёткую картину своих прожитых лет. Поэтому придётся рисковать выглядеть в глазах окружающих идиотом, но упрямо спрашивать.

— Я и в самом деле не знаю, дядь Фёдор, — вот что на меня нашло вдруг назвать седоусого ветерана Часовых Тринадцатой стражи так, будто передо мной оказался управляющий моим имением Игнат? Я тут же прикусил язык.

Корнедуб, от неожиданности вскинув брови, с кряхтением проворчал:

— По— хорошему, тебе бы сейчас надрать уши за нарушение субординации. Ну да в задницу её. Орден Часовых — это не имперская армия, а мы, Корпус Тринадцатой Стражи, не все остальные. У нас в почёте кое-что поважнее уставных отношений.

— Умение учиться, думать и запоминать, — невольно улыбнулся я. Скрипнув кожаной перчаткой сержант отвесил мне лёгкий подзатыльник, на что я даже не шолохнулся.

— Оставаться человеком. Чтобы не превратиться со временем в подобие тварей, с которыми нам приходится сражаться. Эх… Ты вот что, салабон… Если хочешь узнать о гибели Александра Бестужева, спроси лучше Кречета. Я не то, что не хочу рассказывать. Просто меня в том выезде вместе с ними не было. А наш нынешний капитан был. Он успел всего два года прослужить под началом твоего отца. Поднялся от