Но в голове была тишина. И не потому, что нет мыслей, наоборот, потому что мыслей слишком много.

Ебаный шторм.Он стоит на месте. Как будто кто-то вырезал кусок неба и поставил туда бурю. Как будто оно живое… Нет, даже не так — как будто искусственное. Но я понятия не имею, существуют ли такие технологии. Слишком уж это фантасмагорично, звучит как бред сумасшедшего. Климатическое оружие. Кому это может в голову прийти?

Но если это не природа, значит, кто-то сделал его. Зачем?

Ответ пришел сам собой, и он мне не нравился.

Чтобы изолировать Крым. От мира, от большой земли, от эвакуации. Чтобы никто не сбежал. Чтобы все мы здесь передохли.

Но кто мог это сделать? НАТОвцы для того чтобы уничтожить главную базу морского флота РФ в Черном море? Или, может быть наоборот, наши, для того, чтобы предотвратить распространение эпидемии?

Нет. Наши бы не стали. Ни в коем случае. Наши своих не бросают.

Или бросают? Полковник ведь рассказывал про Волков, про людей, которых там бросили умирать, объявили город мертвым. Кстати, в другой ситуации ему грозил бы трибунал за раскрытие информации под грифом секретности. Но законы РФ на полуострове больше не действуют.

Я невольно сжал руль сильнее, вцепился в него так, что пальцы побелели. Сука.

А что если мы уже действительно не в России? Что если там, в Москве, в каком-нибудь из штабе полуостров уже закрашен черным, обозначен, как заброшенная территория?

И какая-нибудь канцелярская надпись, типа: «Потери: 100%. Контакт невозможен. Субъект ликвидирован». Ну или еще что-нибудь похожее, я ведь не писарь, не штабная крыса, я.

Разведка. Да, точно. Это я вспомнил. Я служил в разведке, куда перешел после того, как долгое время воевал среди штурмовиков. И уже не в «Волке». В составе ВС РФ. Вот откуда у меня жетон.

Но… Больше ничего.

Полковник предполагал, что связь глушат, в том числе и спутниковую. Что, если так? Что, если заряды ЭМИ подорвали тоже наши для того, чтобы не дать распространиться эпидемии? Что же они тогда сделали в Казани, в Калиниграде? Да то же самое, что и в Волкове.

Это война. Война — это реально тупое дерьмо. Но в некоторых случаях это необходимое зло, у нее есть смысл. И хуже просто войны только проигранная война. Я, как солдат, это прекрасно понимаю.

Я повернул голову, посмотрел на росгвадрейца, который ехал в коляске. Шмель смотрел по сторонам, моргал, хмурился. Тоже думает, и я подозреваю, что совсем не о Яне, пусть сперва физкультурница вызвала у него настоящий интерес. Но после того, что мы увидели, я буквально чувствую его напряжение.

Оглянулся назад. «Буханка» медленно ползла за нами, следом — «ЛуАЗик». Там внутри — Яна, Лика, Наташа. Пашка, Степаныч, Олег.

Мои люди, как я сказал «росгвардейцам», перед тем как они поехали с нами.

Я вдруг понял, что даже мысленно называю их своими. Не просто попутчики, не просто те, кого я вывел из ада. Нет.

А значит — моя ответственность. Моя война своего рода.

И тут я снова почувствовал ту злость. Не паническую, не тупую ярость — нет. Именно концентрированную злость. На весь этот грёбаный бардак. На шторм, который не дает нам покинуть остров, тут ведь до Одессы или Грузии рукой подать, можно было бы захватить какую-нибудь яхту и отправиться в путь.

Хотя стоп. Война идет и там и там. прямо сейчас. Я не помню, участвовал ли в ней, но отчетливо осознаю, что фронты располагаются и там.

А теперь. Мост — единственная надежда. Даже если там кордоны, то мы найдем возможность пройти. В крайнем случае, пробьемся. Если собрать всех «гвардейцев» сил на это хватит. Да, потом мы окажемся вне закона, но это все равно лучше, чем медленно гнить тут.

Мы снова двинули мимо какого-то села, скорее даже нескольких отдельно стоявших домов. А чуть дальше я увидел большое здание, белое. Санаторий какой-то или еще что-то курортное? Скорее всего, так и есть.

На дороге по-прежнему стоял брошеные машины, и у меня возникло такое ощущение, что кто-то специально расставил их так, чтобы был только один проезд. Вообще, это идеальное место для засады. С одной стороны — горы, с другой — обрыв. И это меня напрягало.

— Держим скорость, — проговорил я в рацию. — Смотреть в оба.

Степаныч и Пашка отрапортовали о том, что все поняли. Я же потянул на себя ручку газа, чуть сильнее разгоняя мотоцикл. Проскочить бы это место побыстрее.

Да тут вся трасса — идеальное место для засады. Но мне не нравится конкретно это место. Причем, очень сильно. А я своим ощущениям привык доверять. Я повернулся к Шмелю и, перекрикивая рев мотора, проговорил:

— Пали во все глаза. Что-то тут не так.

Он, молча, кивнул. Еще несколько десятков метров мы проехали спокойно. А потом я увидел, как впереди мелькнул силуэт, и из-за остановки вышла женщина. Она не бросалась на дорогу, а голосовала. Выглядела она достаточно опрятно, оружия при ней не было.

Но что-то мне бросилось в глаза. Вроде никакой паники нет, просто голосует останавливает тачку, обычная выжившая. А потом я понял: при ней нет никаких вещей. Ни рюкзака, ни чего-то такого.

Даже если она просидела тут уже четыре недели с начала эпидемии, даже если где-то ела, срала и спала, то… Не может быть такого, чтобы она не нашла никаких полезных вещей, которые нужно было прихватить с собой. А уж сумку отыскать всегда можно.

Я еще сильнее прибавил скорости, и пролетел мимо голосовавшей, ее даже чуть оттолкнуло потоком воздуха. Несколько секунд ничего не происходило, мы ехали по трассе спокойно.

А потом слева послышался грохот, и со стороны скалы выкатилась старая «Нива», которая на скорости проехала мимо меня, и врезалась в тачку напротив, окончательно перегородив дорогу.

Глава 6

— Контакт! — рявкнул я в рацию. — Всем в укрытие!

Я выжал тормоза, заносом уводя байк вправо. Остановиться мы все-таки не успели, мотоцикл тяжелый, так что клюнули одну из машин. Меня бросило вперед, и я налетел на руль, ударившись грудью. Если бы на мне был бронежилет, то наверняка даже не почувствовал бы, а так вышло достаточно больно.

Шмель выпрыгнул из коляски, перекатом ушёл в сторону, спрятался за машиной, уже поднимая