Они могут подумать, что я могу стать для них опасным.

— Мы никому не скажем, — проговорил Олег.

— Чего? — посмотрел я на него.

— Про Африку. Про фосфор. Про то, как ты убил этого парня. Мы не станем никому рассказывать. Мы понимаем, к чему это может…

Я снова почувствовал вспышку головной боли. Черт…

— Хватит, — прервал я его, уже не слыша, что он говорит. — Ты сейчас ходишь по охуенно тонкому льду, Олег. Лучше бы тебе самому забыть о том, что ты слышал и видел.

Поднял голову, и увидел его недоуменный взгляд. Ну да, он меня поддержать хотел, очевидно, а я с ним так. Жестковато как-то.

— Пойду я, — сказал я. — Мне нужно одному побыть. Как остальные приедут, разместите их… Да хоть бы в этих самых домах. Разберетесь сами, короче. До утра меня никому не трогать.

— Ладно, — как-то даже обиженно проговорил он.

Я смял пачку сигарет в руках, и двинулся в сторону дома напротив. Сомневаюсь, что кто-нибудь стал бы жить возле этих дезертиров. Да они, скорее, сами были бы против. Так что взломаю какой-нибудь из домов и досижу там уже до утра.

Дошел до калитки, перегнулся через нее и открыл. Прошел внутрь, подошел к двери, старой, деревянной еще. Постучал, подождал около минуты. Потом еще раз постучал, но мне никто так и не отозвался.

Тогда я снял с креплений на бедре топор и рубанул им косяк. Один удар, второй, разрубая дерево, чтобы добраться до язычка замка. Оно оказалось гораздо крепче, чем я предполагал до этого, и тогда я схватился второй рукой. Так пошло легче, и несколькими ударами я пробился. Потянул на себя створку, вошел, закрыл. Запереть было не на что. Ну и ладно.

Здесь пахло старым деревом и пылью. Тут давно уже никто не жил, так что можно было чувствовать себя относительно вольготно.

Выпить что ли… Найдется тут что-нибудь?

Я прошел через коридор и оказался на кухне. Самой обычной, тут даже печь была, и дрова, причем вмонтирована в стену. Так, чтобы на ней готовить можно было, а задняя часть комнату обогревала.

Принялся открывать шкафы в поисках хоть чего-нибудь. Было, кстати: крупы какие-то, макароны, пара банок овощных консервов, домашних. В конечном итоге я добрался до шкафа с бутылками. В паре без всяких этикеток была мутная жидкость, а вот в еще одной, небольшой, плескалась янтарная.

Я взял именно ее, осмотрел этикетку. Коняьк, который на самом деле коньяком не является, а просто бренди. Это помнилось. Местный, кстати говоря, производства «Массандры». Ну, импортную выпивку я пробовал только там, на войне. В военных барах.

Выдернул пробку и хлебнул прямо из горла. Поморщился, но сделал еще несколько глотков. Обжигающая жидкость прокатилась по пищеводу, в голове зашумело, а внутри будто разжалась пружина. Но легче не особо стало.

Заткнув бутылку пробкой, я засунул ее обратно, после чего двинулся в сторону большой комнаты. Снял с шеи автомат, стащил с себя разгрузку и броник, вынул из креплений топор. Все это скидал прямо на пол, в углу комнаты. Если кто-то придет, то и пистолета в кобуре хватит.

Тут был диван, так что я уселся на него, машинально взял пульт от телевизора. Покрутил в руках. Тут стоял большой, но очень старый, еще плазменный телек. С каких годов-то, с нулевых что ли?

Ладно, он мне все равно ничего не покажет.

Запрокинув голову, я уставился в потолок. Потом закрыл глаза.

Сколько именно я так лежал, не знаю: может быть, минут двадцать, а возможно и несколько часов. Хотя вряд ли: когда я услышал, как открывается дверь, а потом шаги по коридору, то повернул голову к окошку. Солнце еще подниматься не начало.

В помещение вошла Лика. Теперь она была в бронежилете и разгрузке, да еще и с «двенадцатым» АК. Когда успела перевооружиться? Хотя, может быть, Степаныч времени зря не терял, и урок им проводил. Это оружие все равно лучше того, что у нас было.

— Уходи, — попросил я.

— Еще чего, — ответила она, и принялась снимать с себя снаряжение. Кидала она его в ту же кучу, где лежало мое.

— Слушай, серьезно, — мне приходилось смотреть ей в спину, потому что видно особо ничего не было. — Уходи. Мне надо побыть одному.

Она только поджала губы, но потом прошла через комнату и уселась на диван прямо напротив меня.

— Что случилось? — спросила она.

— Не важно.

— Тебя все равно никто не сможет понять, — сказала она. — Кроме меня. Я тоже была на войне.

Степаныч еще был. Но он, наверное, реально не поймет.

— Ага, репортером, — хмыкнул я.

Манипуляция? Наверное. Классическая, женская. Только не в том смысле, что «ты никому не нужен», а в том, что «только я тебя пойму». Даже интересно на самом деле.

— Да даже репортером, — сказала она. — Я насмотрелась. Мне не приходилось убивать до сегодняшего дня, но все равно, я видела многое.

— Ладно, — я выдохнул. — Я просто вспомнил о себе то, чего не хотел бы знать.

— И что?

Расскажу. Она ведь мне самый близкий человек из всех в моей группе. Наверное. По крайней мере, телами мы дружим плотно и регулярно.

Интересно, она не отвернется от меня после этого? Не сбежит. Наверное, если нет, то я действительно могу ей доверять.

— Помнишь, ты говорила, что тебе приходилось видеть людей, которые потеряли свои дома?

— Ну?

— Так вот, я устроил кое-что подобное. Только я сжег целую деревню вместе с их домами. Мы отработали фосфорными минами по одной деревне. Не стали разведывать, а оттуда за час до этого выехал конвой партизан.

— Блядь, — проговорила она.

Где-то с минуту мы молчали, а она только смотрела на меня. Я отвернулся, уставился в окно. Уйдет? Или останется?

Она предпочла второе. Встала, пересела на мой диван, обняла. Вдруг принюхалась.

— Ты что, курил? — спросила она.

— Да, — ответил я.

— Ненавижу запах табака, — девушка поморщилась, запустила руку в карман, и вытащила из него пачку жвачки. Вынула две подушечки, которые почти насильно втиснула мне в ладонь.

— Так от одежды все равно пахнуть будет, — пробормотал я. — От рук.

— Жуй давай, — ответила она.

Выдохнув, я забросил в рот обе подушечки и принялся пережевывать их. Рот сразу защипало. Вкус морозная мята. Кстати, ассоциации хорошие, один из самых любимых.

Тоже воспоминание из мирной жизни.

Она же прижалась ко мне,