— Может, бабушка… — Мария придвигает кресло и садится напротив женщины, участливо подаваясь вперёд. — Я рядом, я с тобой. И я хочу уберечь тебя от ошибки. Ещё не поздно всё исправить, поверь, мне так сказали! А они влиятельные люди, они несут responsibility за свои слова. Но для начала ты должна признать. Себя, ошибки, вину. И пойти на сотрудничество…

Старуха, чей тернистый путь к безграничной власти начался на заре текущего века, испытывает страх, какого не переживала со времён младшей гимназии. Левая рука её непроизвольно закрывает рот лицу-дублёру; ногти правой впиваются в настоящие губы, едва не расцарапав до крови.

Впервые за много-много лет бхикшу подавлена, выведена из равновесия, растёрта в пыль. Стала пеплом, развеянным по ветру. Фарфоровым блюдом, от старости треснувшим паутиной сомнений…

Перед ней Мария.

Настоящая Маша, а это невозможно.

— Это действительно ты, — наконец говорит Марианна, всё ещё ощущая огненное прикосновение на тыльной стороне кисти. — Действительно ты…

— А кто же ещё, бабуль? — нежно, словно обращаясь к буйному пациенту, спрашивает внучка и даже изображает подобие улыбки. — Ба, присядь, please? Хочешь, позовём медиков, а?

— Не нужно врачей, — медленно, чертовски медленно восстанавливая контроль над собой и сознанием, отвечает Гардт. Она не ожидала. Никак! И попалась в собственную ловушку, бросив все силы на борьбу с голограммой, за которой крылась гранитная скала. — Я в норме…

Она придвигает кресло и тяжело опускается в него, подкатившись ближе к столу.

— Я в третий раз спрошу тебя, ба, — не унимается Маша, теперь туша сигарету о декоративную чернильницу рядом с антикварными настольными часами и крохотной статуэткой волгоградской «Родины-матери». — Ты правда в этом замешана? Не ответишь, я уйду отсюда с набором собственных убеждений, ба. И поверь, это будут не самые приятные wild guesses…

— Господи, Машенька, кто бы мог обвинять меня, да только не ты… — огрызается Гардт вместо прямого ответа.

Впервые за огромный срок она ощущает своё тело на все прожитые годы, впустив в себя полувековую усталость. Говорит тяжело, подбородок опущен на сжатый кулак правой руки, упёртой в подлокотник.

— Неужели моя девочка забыла, что эти звери сделали с тобой? Эти грязные дагестанцы, эти сволочи, которым…

Лицо Марии каменеет, и Марианна Олеговна замечает, как много общих семейных черт передалось той от бабки через мать. Глаза девушки опасно сужаются, словно она вспомнила нечто непростое, запретное, но уже давно обузданное. А ещё там бушует смелость, с которой арабские шейхи гладят домашних леопардов, едва одомашненных и посажёных на крепкий поводок…

— Нет. Не забыла, — распрямив плечи, будто перед выходом на модный подиум, отвечает Маша. — И это, бабушка, были не дагестанцы. Там, если ты забыла, был турок, азербайджанец, два таджика и кореец. И это было в Риме. Много лет назад, ба, и моей вины в случившемся ничуть не меньше, чем их… Но я пережила. Стала сильнее. И много мудрее.

Гардт вскидывается. Едва не вскакивает в полный рост и правым коленом бьётся об открытый ящик стола. Её лицо искажается в маске отвращения и гнева, отчего нарост на голове морщится, как будто хочет заплакать.

— Ты! — выдыхает бхикшу в лицо внучки. — Ты защищаешь их! Спятила⁈

Вместо ответа Мария усмехается. Подёргивает плечами, встаёт и по-хозяйски увеличивает температуру на настенном реостате. Марианна молча наблюдает, только теперь почувствовав, как холодно стало в её личном кабинете.

— Знаешь, кого я встретила в вашем аэроузле? — интересуется студентка, возвращаясь за стол. Вынимает портсигар, вертя в пальцах, но не решаясь закурить снова. — Точнее, это он встретил меня в VIP-комнате для прибывших пассажиров, но…

Гардт не хочет слышать. Ей вдруг становится страшно. Очень страшно.

— Кто встретил тебя в аэроузле? — слышит она собственный голос.

— Своего grandpa, — охотно отвечает Мария. — Деда Артёма, если точнее.

— Это невозможно, — выдавливают губы Марианны Олеговны, а в горле образуется ком. — Артём давно мёртв, и тебе это хорошо известно…

— Верно, он мёртв, — соглашается девушка. Поигрывает портсигаром, при этом не забывая исподлобья поглядывать на любимую родственницу. — Конечно, я была в шоке. И только потом выяснила, что это был феромим. Хороший, кстати…

Марианна перестаёт дышать.

— Знаешь, ба, — продолжает Мария, не отводя взгляда. — Этот мим нарушил все основы своей профессиональной этики… Сам решился устроить мне show… а затем ещё и раскрылся передо мной в самой середине разговора.

Марианна всё ещё не дышит.

— А говорил он о том, — Маша изгибает бровь, пристукнув портсигаром по столешнице, — что случится, если ты продолжишь реализацию своего чудовищного плана… «Синтагма». Эксперименты на людях. Настоящий фашизм, да? И меня это зацепило, ба. Без всяких там экстрактов или феромонов, без колдовства. Я не смогла поговорить с настоящим дедом, но могу говорить с тобой.

Марианна пытается втянуть воздух, но губы и лёгкие её не слушаются.

— Знаешь, я дала согласие на этот сумасшедший стратосферный перелёт в Россию ради одной единственной беседы в аэропорту, — говорит её внучка, невесело вздохнув. — Мне ни к чему давление со стороны вашего FBI, но я law abiding citizen… У меня уже был куплен обратный билет, веришь? Вылет должен был состояться через три часа после прилёта, простая formality. Но после беседы с этим парнишкой я сдала билет и сразу направилась сюда. Бабушка… Господи, как ты могла на такое пойти?

Воздух наконец прорывается в грудную клетку Марианны Олеговны Гардт. Смежив веки, она наслаждается его лёгкостью, сладостью и опьяняющим вкусом. Затем женщина улыбается, и с каждым мигом эта улыбка становится всё более победной.

Внезапно распахнув глаза, она подаётся вперёд, заставив внучку испуганно вздрогнуть.

Горечь обмана, который не стал обманом, мешается в двуликой бхикшу со злостью, вызванной нравоучениями пигалицы. Малявки, сначала едва не загубившей собственную жизнь и биографию, а теперь вздумавшей читать ей мораль!

— Ты перепутала страны, внученька, — с ледяным спокойствием, за которым плещется океан кипящей лавы, произносит Марианна. — Это в Европе и Америках вся власть давно принадлежит Транснациональным Статусам. В России всё иначе. И так было всегда.

Она больше не выбита из колеи. Снова в седле, крепко сжимает поводья и упаси Иисус-Карающий оказаться на её пути кому-то из несогласных. Даже